Черно-белое мышление. Почему мы стремимся к категоризации и как избежать ловушек бинарной логики

Взгляните еще раз на список слов, который я давал ранее. Как часто вы используете слова «счастливый» и «депрессивный» в повседневной беседе? Часто! Вы, наверное, уже сделали это сегодня, даже не осознавая этого. И не без причины: увесистые по смыслу слова проще использовать, чтобы описать свое состояние.

Но использование преувеличений в итоге вызывает проблемы. К примеру, из-за повсеместного и несвоевременного употребления слова «депрессия» медицинский термин стал синонимом чувства усталости и грусти для широких масс. Теперь людей, которые действительно находятся в депрессии, – тех, кто лишился дееспособности из-за изнурительного заболевания, – просто считают слабыми. Мы все оплакивали смерть любимого человека, не получали долгожданного повышения на работе или переживали разрыв отношений. И в эти моменты было немного депрессивно. Но мы пришли в форму, не так ли? Проходили через это и собирались. И теперь, когда значение слова «депрессия» стало таким широким, мы удивляемся, почему эти депрессивные люди просто не могут взять и начать бороться?

– То же самое произошло и с такими словами, как «потрясающий» и «эпичный», – заметила Сьюзи. – Мы стали их использовать для описания событий и случаев, которые совсем не удивительны или эпичны. То же самое произошло и со словами «звезда» и «герой». Сегодня мы всех называем звездами или героями: людей, которые покупают нам кофе, подвозят нас домой или не поднимают шума, когда нам нужно перенести встречу.

Слова «трагедия» и «катастрофа» – тоже хорошие примеры. «Не могу поверить, что он пропустил пенальти. Какая трагедия!», «О нет, у меня закончился чай. Катастрофа!» Что нам делать, когда мы сталкиваемся с настоящей трагедией или когда случается настоящая катастрофа? Наш словарный запас пуст, потому что мы истратили значимые слова на незначительное.

Может быть, поэтому эмодзи стали популярными в последние годы. Они похожи на маленькие языковые шоколадные конфеты, наполненные смысловым сахаром, который мы хватаем с полок во время лингвистического…

– …кризиса? – вмешался я.

Сьюзи рассмеялась.

– Во время возникновения лингвистической потребности, – продолжила она. – Это настоящий…

Я собрался перебить ее снова, но на этот раз Сьюзи меня опередила.

– Настоящий позор. Даже не думайте назвать это трагедией!

Если мы отправимся на поиски виноватых, то нам стоит взглянуть на наших ранних предков. У них была необходимость различать крайности – светлое и темное, быстрое и медленное, – и поэтому с появлением языка на свет родились черно-белые слова.

Этот словарь, состоящий из оппозиций, по сей день контролирует наши мысли и разговоры. Он не только позволяет передать окружающим нас то, что мы чувствуем (наши эмоции, желания, намерения и отношения), но и поддерживать такие органические по своей природе, необоснованно внушаемые состояния.

Как появилась эта черно-белая речь, конечно, неизвестно. Но существует предположение, что на ее возникновение могло повлиять наше тело. Возможно, наши древние предки начали соединять противоположности в пары, опираясь на парность собственных органов и конечностей: глаз, ушей, рук и ног. В области психологии развития понятие «двойственность» соотносится с естественным присутствием в жизни ребенка пар элементов, с помощью которых он учится отделять себя от других. А понятие «децимальность» происходит от «десятичности» (от латинского decem) и соотносится с количеством пальцев на обеих руках[73]. Может ли концепция доминирования одной руки стать причиной появления предрассудков, дискриминации и стигматизации?

Это не исключено. Наши предки, как и мы, были преимущественно правшами. Записи ученых, изучавших зубы древних людей, подтверждают, что наши предки предпочитали использовать правую руку при еде и при работе[74]. Если древние инструменты разрабатывали для правшей, то неудивительно, что трудности, с которыми сталкиваются левши, могли легко вызвать насмешки.

Ключ к разгадке можно найти в языке. Слово left (левый) происходит от англосаксонского слова lyft, означающего «слабый». А слово sinister (зловещий) происходит от латинского слова «левый». И эта ассоциация между «правым» и «добродетельным», с одной стороны, и между «левым» и «злополучным», с другой, существует не только в английском, но и во французском, испанском, итальянском, немецком, китайском, а также в скандинавских и славянских языках.

Каковы бы ни были корни бинарного познания и черно-белого мышления, они оставили свой отпечаток на словарях и разговорниках, которыми мы пользуемся.

Врожденная эмоциональная полярность нашего лексикона настолько устойчива, что у кого-то может возникнуть соблазн поспорить, что наше умение владеть словом развивалось не только для упрощения коммуникации, но и для того, чтобы обманывать, манипулировать и влиять.