Черно-красная книга вокруг

Я с необъяснимой радостью носил охапки сена. Первому — Борьке. Он принял это как должное и — давай жевать. Вскоре я уже устал таскаться туда-сюда и присел отдохнуть, хотя не сделал и половины.

— Как ты с этим всем одна справляешься? — крикнул я Ленке, работавшей где-то в другом конце коровника.

— А что, я привычная. Это вам, городским все в тягость.

После такого укола хочешь, не хочешь, схватишься за работу. Остервенение даже появилось: что же это, девчонка подгоняет мужика, который сено таскает, невесомое сено.

Когда я отнес последнюю охапку, Ленка уже все закончила и ждала меня в сенях.

— Ох, мамочка! А уделался-то как! — воскликнула она и стала отряхивать высушенные травинки с моей рубашки. Я прижал ее к себе. Она не стала вырываться, только положила свои теплые ладони мне на грудь, и ее руки, как пружины, должны были сдержать мою нахрапистость. Но разве могло меня что-нибудь теперь остановить! Я потянулся к ней губами, но она прогнулась и отклонилась, не отрывая от меня своего смеющегося взгляда. Я сделал вторую попытку — она прогнулась еще сильней. И когда показалось, что мы сейчас упадем вместе в пахучую сухую траву, она громко засмеялась, крутанулась, вырвалась каким-то непостижимым образом из моих объятий и с озорным смехом быстро полезла по куче сена на самый верх…

…Я закурил, представив все это. Закурил совсем зря — сигарета тут же промокла и порвалась, как ни старался я спрятать ее в ладонь. Все от волнения. Передо мной так ясно, будто наяву встало другое лицо. Таня! Мало мне было ее смерти. Зачем же, Господи, Ты толкал мне в объятия эту невинную восемнадцатилетнюю девочку? Чтобы не говорили прислужники Твои о том, что неисповедимы пути Твои, я только после еще двух смертей понял, зачем Тебе это было нужно. Я не пошел у Тебя на поводу, я бросил размокшую сигарету и вернулся в дом.

20

Заманихин помахал еще немного рукой на прощанье, пока окно, за которым уже было не видно жены, не слилось с такими же в одну удаляющуюся ленту. Поезд ушел, и перрон начал пустеть.

Теперь надо было делать дело.

Приехав домой, он позвонил своему старому другу, Саше Рыжову — нужна была помощь. И вот какой малопонятный непосвященному разговор состоялся между ними:

— Здорово, Рыжий!

— О, Пашка!

— Я звоню по делу.

— Еще бы! Ты всегда старым друзьям только по делу звонишь.

— Как зверь-то? На ходу?

— Который? Наш или мой последний?

— Твоего я боюсь. Наш, конечно.

— На ходу. Так и рвется в бой, соскучился без движения.

— Так продал бы кому-нибудь.

— Кто ж его купит. Подожду уж лет двадцать, тогда и продам, как антиквариат. Неужели он тебе понадобился?

— Да вот…

— Сегодня?

— Нет, завтра утром.

— Утром?!

— Он что, только по ночам привык?

— Сам знаешь. Тогда стучи в дверь громче. В звонок трезвонить бесполезно. Я завтра выходной — буду высыпаться. А то, Паш, может, сегодня погоняем, а?

— Не, Саш. Мне по делу…

Перед тем, как уснуть, Заманихин долго ворочался в постели, обдумывая детали. Он еще сам не верил до конца во все происшедшее, и потому на завтрашнее утро запланировал небольшую проверочку, чтобы уж не оставалось сомнений.

Ночью ему приснился сон. Будто он проснулся от стука своей пишущей машинки. Именно своей, ее он ни с чем не перепутает. Пошел на кухню — стук, равномерный и звонкий в уснувшем доме, шел от туда. Там за столом сидел и печатал незнакомый мужчина средних лет, в очках, в каком-то балахоне, закрывавшем не только ноги до пят, но и табурет. Мужчина услышал, как Заманихин нерешительно остановился в дверях, повернулся всем корпусом, посмотрел внимательно, серьезно и заставил Заманихина проснуться. Уже было утро.

Спешно позавтракав, Павел взял водительские права и пошел к Сашке Рыжову. Тот жил недалеко, через улицу, но встречались они очень редко. Долго Заманихин и звонил, и стучал в дверь, но не сразу, не сразу впустил его внутрь Рыжий. Заспанный, босиком, он стоял перед Пашей, от утреннего холода скрестив на груди руки, и открыв один лишь глаз — другой еще спал. Совсем не изменился Рыжик.

— Тебе надо вместо звонка гаишную сирену поставить.

— Неплохая мысль. Долго стучал? Сколько времени?

— Восемь.

— Какая рань! Ты мне всех соседей разбудил.

— Все на работе давно.

— А я лег часа три назад…

— И не стыдно в таком почтенном возрасте по ночам мотаться? Ну, где наш ненаглядный? — Заманихин нетерпеливо заглянул внутрь.

— Не смотри, он не здесь. В гараже.

— А далеко гараж?

— Не, во дворе. Взял, так сказать, в аренду у одного инвалида. Им же гаражи разрешают во дворе, не то, что нам.

— Да. А помнишь, раньше в квартирах их держали…

— По лестнице таскали. Бр-р-р!

Они спустились во двор. Рыжий открыл железный гараж. Там в темноте поблескивали фарами и дугами два мотоцикла.

— Это что же, — удивился Заманихин, — никак «Хонда»? А где «Харлей»?

— Угробил… Разобрал на запчасти. Может, ее возьмешь? Супер!

— Не, я лучше на нашем, — ответил Паша и подошел ко второму мотоциклу — «Чезету».

— Ладно. Машина — зверь! — похлопав «Чезет» по высоко вздернутому заду, сказал Рыжий те слова, какие они всегда говорили раньше. — Шлемак дать?

— Да.

— Второй?

— Нет, не надо.