Черно-красная книга вокруг

О переезде — это был их давнишний спор. Надя хотела жить в Воронеже, там, а Паша не представлял своей жизни без Петербурга. Он оставил его надолго только один раз, когда был в армии — тогда и прочувствовал он любовь к родному месту. Но армия — это особый случай, его тянуло не к городу, а из армии — так объяснила ему Надя. Здесь прошло его детство, — выставлял Паша новые аргументы, — здесь были друзья, здесь он учился творить и считал, что именно город вдохновлял его; здесь, наконец, похоронены родители. Только последняя причина имела для Нади хоть какую-то силу, но и ее она разрешала: «Мы же будем сюда приезжать к твоим теткам, они и могилы не оставят без присмотра». Крыть нечем. Спорить с Надей было бесполезно — всегда она переспорит. Спасало только то, что находились они в Петербурге, а не в Воронеже, и Паше только и надо было, что отмалчиваться — пусть дискутирует.

Теперь все складывалось неплохо. За билетом поехали вдвоем — Надя не захотела оставаться дома одна. Достали-таки. Следственная бригада приехала только часов в шесть вечера, но пробыла, как ни странно, не долго. Автоматически сделала свое дело — и на новое место преступления. До позднего вечера потом Заманихины наводили порядок в квартире, где будто две орды прошли: сначала — одна, а по их следам — другая.

Легли спать и не потянулись друг к другу, как обычно. Паша боялся причинить боль свежими воспоминаниями, Надя боялась сказать Паше, что боли о воспоминаниях уже никакой не было. Знала она, чувствовала, что вертится у него в голове глупый вопрос: «Как тебе было с теми?» — и готовила ответ, что плохо, что лучше, чем с ним ей не было. Да и сравнивать — разве что с этими насильниками — было не с кем. Был Паша у нее первым мужчиной, и всегда она думала, что будет единственным, да вот как вышло — не получилось. Урок: впредь не зарекайся.

Утром — оба на работу. Вечером Надя ненавязчиво напросилась в гости к своей подруге. Купила бутылку красного, торт и повод нашла — даже два: во-первых, она забеременела, наконец, чему подруга искренне порадовалась, зная о проблеме Заманихиных; а во-вторых, уезжает и надолго, а, может, и насовсем, если удастся уговорить мужа.

В среду вечером Заманихины стояли на перроне Московского вокзала. Поезд «Санкт-Петербург — Воронеж» отправлялся через несколько минут, и последние эти минуты как всегда проходили тягостно. Удивительное свойство было у Нади: стоит только остаться двум минутам до отхода поезда, независимо от того провожает она или сама уезжает, как у нее на глазах наворачиваются слезы, набухают быстро, как капли росы, и, отяжелевшие, текут по щекам.

Поезд тронулся, наконец. Надя в последний раз посмотрела в окно на мужа и показала пальцем на него и — тут же на свой живот: «ты со мной». Он понял, кивнул и послал последний воздушный поцелуй.

На уплывающий за окном город смотреть не хотелось. Надя достала из сумки книгу.

«Павел Заманихин. Мертвый фотограф», — значилось на обложке. Увядшая травинка, вложенная вместо закладки, напомнила Наде тот день, тот час, когда она, не дождавшись мужа, по-настоящему рассердившись, пошла искать его по пляжу. Как ей тогда хотелось пить! — почему-то вспомнилось именно это. Она положила травинку на столик и, сощурившись, погрузилась в подрагивающие строчки.

Пассажиры знакомились, беседовали, смеялись, но Надя, уткнувшись в книгу, сидела на «боковушке», и не было им никакого дела до нее и до мира, в котором она очутилась. Получили белье, проехали Малую Вишеру, кто-то уже стал укладываться спать. Стемнело, включили свет. Надя постелила себе, легла и снова принялась за чтение, благо света от лампы было достаточно. Повезло: стоило ей проглотить последнюю страницу, как электричество погасили.

Поезд остановился на очередной станции. Надя устроилась поудобнее, приготовилась спать, но вспомнила прочитанное. И была тут радость: захватило, молодец, Пашка; и была жалость, какая-то необычайно острая. Таню почему-то было не жалко, жалко этого фотографа, жалко Евдокию Тимофеевну, и Ленку, и того писателя, который появился в конце. Зачем он вообще был нужен! И была тревога. Разливалась она медленно, степенно, Надя даже и понять не могла, чем она может быть вызвана, а потом догадалась, поняла и вскрикнула даже от испуга:

— О, Господи!

В тот же миг поезд тронулся, и пока Надя бежала к проводнику со своего места у самого туалета, набрал полный ход. Проводник как раз вышел из тамбура: закрывал двери.

— Это какая станция была? — бросилась к нему Надя.

Он беспристрастно посмотрел в ее ошалевшие глаза — мало ли что пассажирам приснится — ответил:

— Бологое.

— А следующая когда будет? Мне выйти надо…

— Следующая Тверь. Рано утром. Спите пока. Подождите, подождите. Вам до Воронежа, девушка. Вам ить до конца!

— Да, нам идти до конца, — не расслышав или уяснив по-своему, тихо проговорила Надя и пошла на свое место.

19