Черно-красная книга вокруг

Теперь я частенько поднимался на чердак, доставал запыленную книгу и проглатывал ее за несколько вечеров. Я вдруг увлекся тем, что не перечитывал со школы или не читал вовсе, что, благодаря нажиму учителей и мятежному юношескому духу когда-то вызывало только отвращение, что я раньше просто не мог еще понять из-за своих малых лет. Я вдруг открыл для себя совершенно новый мир, возвративший меня к жизни, успокоивший мою душу. Уже сейчас, Господи, я думаю: случись это открытие раньше, до той беспокойной ночи, до дьявольской грозы, может, тогда бы я и не стал нарушать заповеди Твои.

Свободного времени становилось все больше и больше. Вечера росли, и не далека была та зимняя пора, когда вся деревня от безделья погрузится в спячку. Вечера мы проводили дома, в тепле, исходящем от красавицы-печки — хозяйка смотрела телевизор, я читал.

— Вышел бы хоть погулял, — сказала мне как-то Евдокия Тимофеевна. — Вон девки под окном так и шныряют.

Девок было всего три: наша соседка Ленка, да две Наташки. И один парень на троих — гармонист Андрюша. Все вчетвером они сидели на завалинке у соседнего дома — видно было из окна — переговаривались нехотя, кутались от холода в незамысловатые современные куртки, но не расходились.

«А что?» — подумал я, закрыл книгу и вышел на улицу.

Андрюша тихонько невпопад нажимал клавиши на гармошке, изредка выдавая какую-нибудь модную мелодию, девчонки щелкали семечки, и, как только я показался им на глаза, уставились на меня. Я подсел к ним, не поздоровавшись — не было нужды, виделись уже сегодня. Андрюша, отложив в сторону гармошку, достал из кармана горсть семечек и протянул мне, да и сам принялся за них. Наступила тишина.

— Ну что, так и будем сидеть? — вскочила вдруг Ленка. — Я замерзла уже, а мужики нахохлились, семечки лузгают! Ну-ка, вставай, сосед, плясать будем — греться. А ты, Андрей, держи палец бодрей на гармошке своей.

Она взяла меня за руку, потянула. Развернулись зычно меха и минор за минором разнесли веселье по деревне. Закружилось все, замелькало в глазах: завалинка, изба, изгородь, завалинка, изба, изгородь… И только Ленкино лицо, смеющееся, лукавое, оставалось прямо предо мной.

А Наташки выкрикивали друг за дружкой высоко, по-бабьи частушки — соль с перцем:

Меня милый не целует,
Говорит: «Потом, потом».
Прихожу, а он на печке
Тренируется с котом.

— У-ух! — разнеслось по деревне, аукнулось в лесу.

Выглянули из домов старушки, да и тетки помоложе. Стал народ собираться, несмотря на холодный вечер.

— Давно уже не было такого в деревне, — услышал я.

Я кружился без перерыва, чувствуя на сгибе то одного, то другого локтя, а то и обоих вместе, руки своих партнерш. Ленку сменила одна Наташка, другая уже встала, ожидая своей очереди, потом обе Наташки вместе с двух сторон, потом была тетя Маня, с которой я немного отдохнул — она никак не успевала за Андрюшкиной гармошкой. А вокруг дрожала земля, потому что уже все притоптывали, выбивая из нее, родимой, заводящую русскую дробь. А я уже снова кружился и кружился с Ленкой.

— Смотри, как Ленка мужика закадрила, и сплясать с ним не дает! — выкрикнул кто-то.

— Куда тебе с ним, старая! Вон дед Гаврил к забору жмется, бери его и пляши, — тут же на ходу ответила бойкая Ленка, унося меня в бесконечную карусель своей улыбки.

18

— Мне-то можешь сказать, где ты подцепил этого фотографа?

— Снова — здорово!

Они стояли перед зданием милиции. Рядом в своем «УАЗике» копался водитель, сонный и злой — что-то там у него не заводилось. Заманихин курил, часто и сильно затягиваясь. Адреналина в крови было с избытком.

— И тебе то же скажу, — ответил он жене. — Ты-то хоть поверишь?

— Сказал — поверю. Я еще твою книгу не дочитала…

— Гори она синим пламенем!

— Тебе ничего не показалось странным?

Паша думал как раз о том же. Странного было с избытком. В слух же он спросил:

— Что?

— Слушай, — начала Надя. — Только мы входим — у дежурного звонок. И что он ответил, помнишь? «Только что подошли». Это ведь о нас! Потом речь о капитане Мигуне, который вроде бы и выходной, но пришел на службу, да? И надо же, нас к этому капитану отправляют.

— Точно! И к капитану входим — он тоже по телефону разговаривает. Нас пасли! Помнишь, я тебе говорил, как главарь приказал, глаз с меня не спускать.

— А когда капитан твою книжку достал, — подхватила Надя, — и притом не откуда-нибудь из стола, где всякие вещественные доказательства и документы, а из портфеля, где у него бутерброды из дома, тут уж ясно: вызвали его специально. Нас надо было встретить, допросить и все дело замять…

— Да нет, не замять, — помрачнел Заманихин. — Они решили с другого бока зайти. Раз я под пытками ничего не говорю, то, может, на следствии из меня что-нибудь вытянут. Следствие-то по психологической напряженности серьезнее пыток будет, а? Как ты думаешь, психолог?

— Не знаю.

— Видно этот фотограф у них поперек горла стоит.

— Какой фотограф? — с ухмылкой спросила жена.

— Которого я выдумал, — ответил муж.

Взревел двигатель.

— Садитесь, — крикнул водитель.