Черное перо серой вороны

— Гос-споди, Пашка! Ну сколько можно про войну и про войну! В школе — про войну, в лагере «Поиск» — опять война. А кто-то, между прочим, из великих, — да-а! — сказал, — не помню, кто, — что весь мир держится на любви. На-люб-ви-иии, дурачок ты мой, — говорит Светка, опять тихонько шлепая Пашку по голове ладонью, и вздыхает, будто убедившись, что в эту обритую голову ничего другого, кроме войны, не вшлепаешь. И добавляет убежденно, читанное то ли у той же Кобылкиной, то ли еще у кого: — А женщин надо беречь. Понял?

— Я и так… — ответил Пашка, которому целоваться ужас как надоело: за ночь он так устал от Светкиных приставаний, что с большим бы удовольствием лег и уснул. Неужели так вот и всю жизнь? — думает Пашка, дергая губами и теребя языком Светкин сосок, не получая от этого никакого удовольствия. Нет, сперва-то целоваться ему нравилось, но потом как-то разонравилось: все одно и то же, одно и то же.

— Ну, Па-аш! — капризничает Светка, отнимая грудь. — Это ж тебе не жвачка. Чего ты ее прямо я не знаю как? Мне же больно.

Пашка вздохнул и спрятал лицо на ее груди, потому что прятать было больше некуда: Светка возвышалась над ним на целую голову.

— И вообще мне пора домой, — заявила она, не трогаясь с места. И сразу же вспомнила, все, что предшествовало ее приезду сюда, в лесничество.

Впрочем, она поначалу и не собиралась ехать. Особенно после того, как Пашка не вышел к ней и даже не откликнулся на ее голос, когда она вчера… нет, позапозавчера! — с Жорочкой приезжала в лесничество. Было ужасно обидно. До слез. Она даже сказала Жорочке, что теперь все — ни ногой в это лесничество, и пусть Пашка что хочет, то и делает. И пусть бандиты его разрежут хоть на мелкие кусочки — она нисколько его не пожалеет. И Жорочка подзуживал, что да, Пашка-то — он же самый настоящий дурак, и лицо у него как у какого-то придурка, и сам он какой-то, и отец у него, и мать, и все-все-все. И Светка, слушая захлебывающийся от возбуждения голос Жорочки, вполне с ним соглашалась. Действительно, чего она нашла такого в этом Пашке? Просто удивительно.

Но дома она вспомнила, каким встретила Пашку в лесу — и ей снова стало его жалко, ей снова захотелось его увидеть. Но по телеку передали «штормовое предупреждение»: мол, по области повсеместно на завтрашний день ожидаются дожди и грозы, шквалистый ветер и град, а поэтому надо быть осторожными и опасаться повала деревьев, обрыва линий высоковольтных передач, града и даже возможного в некоторых местах наводнения.

И правда, гроза началась еще ночью, да такая, что разбудила Светку, и она, проснувшись, встала, подошла к окну и долго стояла возле него, озаряемая сполохами молний, вздрагивая при близких ударах грома. Она стояла, кутаясь в платок, и думала о Пашке. Думала о том, что с ним произошло, что он теперь в лесничестве, может быть, один-одинешенек, потому что отец его, дядя Коля, подолгу дома не задерживается, а все ездит по лесам и смотрит, что там и как, сует везде свой нос, как однажды говорил папа, мешая нормальному предпринимательству. Что такое нормальное предпринимательство, Светка не имела ни малейшего понятия, зато ей очень хотелось очутиться рядом с Пашкой, таким жалким, несчастным, беззащитным и милым. Уж с нею-то, дочерью самого мэра, его никто не тронет. Пусть только попробуют! И сейчас, когда ее нет с Пашкой рядом, с ним может случиться все, что угодно. И слезы сами собой наворачивались Светке на глаза, — и струилось окно, по которому хлестали плети дождя, и струились занавески и рамы, и было очень горько и невыносимо тоскливо. Особенно после того, как мама днем устроила ей самый настоящий скандал, узнав от этого противного Жорочки, что они ездили в лесничество. Прав дядя Владя: надо держаться от своего братца подальше.

— Я не позволю тебе путаться со всякой шпаной! — кричала мама, вскидывая вверх руки со сжатыми кулаками. — Еще и в подоле принесешь — с них станется! У этих, у вчерашних, нет ничего святого! Они даже в бога не веруют! Они только и думают, чтобы все вернуть обратно — в их вонючую совдепию, в которой нечего было жрать! Они готовы разорвать твоего родного отца — всех, кто живет лучше их, кто добился успеха своим трудом. Воры, бездельники! И чтобы моя дочь путалась с этой швалью! Ты меня в гроб хочешь загнать? Тебе что, больше дружить не с кем? Еще раз узнаю, что ты шляешься с этим недоноском Пашкой Лукашиным, сыном каторжника, еще раз услышу, прикажу посадить тебя на цепь, чтобы сидела дома и никуда… — слышишь? — никуда не выходила!

И много еще чего наговорила, вернее, наорала мама, не давая Светке даже рта открыть, чтобы объяснить, что Пашка совсем не такой. Оказывается, что виноват в этом не только Жорочка, ее мерзкий троюродный братец, но и дяди Владя, папин шофер. Иначе откуда бы мама узнала, что они с Пашкой случайно встретились в лесу? И выходит, что все против нее, против ее дружбы с Пашкой, против их любви. В школе девчонки завидуют, а дома…