Черное перо серой вороны

Накинув на плечи лямки рюкзака, Светка через музыкальную комнату пробралась на черную лестницу, осторожно спустилась вниз, из гаража вывела совсем другой велосипед, старый, но очень надежный, а тот, новенький, оставила специально под окнами Жорочки: пусть сторожит, слизняк вонючий, — села и покатила, но не к воротам, где дежурил охранник, а к «пляжу», то есть к песчаной косе, специально насыпанной для загорания: с шезлонгами, грибками, столиками и скамейками, гамаками и качелями. Коса эта из дому не видна, зато вдоль берега, где едва по колено, можно миновать забор с колючей проволокой поверху, и по тропе через лес выехать на дорогу. Единственное, чего Светка боялась, что Пашки она в лесничестве не застанет. А мобильника у него нет, позвонить и узнать, где Пашка сейчас находится, невозможно.

Но Пашка, на ее счастье, оказался дома. На этот раз он не стал прятаться от нее. Да и когда бы он успел, если Светка появилась перед ним совершенно неожиданно, застав его за сбором свежих щепок возле ворот, оставшихся после того, как он несколько подтесал один из столбов. Увидев Светку, он так и замер с раскрытым ртом, и на лице его, синим с одной стороны, не было заметно ни капельки радости, будто это и не Светка к нему приехала, с которой он целовался в день ее рождения, а какая-то совсем другая девчонка. Но он, Пашка-то, вообще странный: его надо растормошить, только тогда он как бы очнется и станет тем милым и ласковым котенком, с которым можно вытворять все, что угодно.

— Паш, ты как думаешь, твой отец догадался или нет? — спросила Светка после долгого молчания, стоя сбоку и глядя, как Пашка подкладывает новые поленья в печку и шурует там кочергой, шурует долго и без всякой надобности.

— Откуда я знаю, — проворчал он, положив кочергу на железный лист, укрывающий пол, и откидывается к стене.

Светка тут же снова забралась к нему на колени, поерзала, устраиваясь поудобнее, прижала Пашкину голову к груди: ей доставляло особенное удовольствие, когда он целует ее груди. Тогда все тело ее как бы парит в воздухе, наполненное чем-то приятным и теплым. Но Пашка, обняв ее за талию, замер, и лишь дышит ей в ложбинку между грудями, точно боится обжечься. Светка тоже замерла в ожидании, однако мысль о том, догадался дядя Коля или нет, не дает ей покоя.

— Мне кажется, что догадался, — вздохнула она, но, похоже, без всякого сожаления. — У тебя отец умный, только он не приспособленный.

— Это как? — вскидывается Пашка, заглядывая снизу вверх в Светкины глаза, хотя уже и от матери слышал про отца нечто подобное. И даже чего похлеще.

— А вот так: все люди, как люди, а он сам по себе, — убедительным тоном повторяет Светка чьи-то слова. — А самому по себе жить нельзя: съедят.

— Кто съест? — удивляется Пашка, которому не хочется ни думать, ни разговаривать, тем более что услыхать такие взрослые слова от Светки он никак не ожидал.

— Все! — отвечает Светка.

— Да ладно…

— Вот тебе и да ладно, — передразнивает Светка и, помолчав, спрашивает: — Ты меня проводишь?

— Провожу, — соглашается Пашка с облегчением. — Только надо отцу сказать, что мы поехали.

Он смотрел, но уже без всякого любопытства, как Светка заправляет свои загорелые груди (и где это она их так загорела?) в кружевной лифчик телесного цвета, при этом делает все это не спеша и как бы с сожалением: заправит, снова откроет, разглядывает, трогает, косится на Пашку, будто ждет от него то ли слов, то ли действий. Соски у нее розовые, почти красные, а вокруг большое круглое пупырчатое пятно, и тоже красное. А по всей груди Пашкины поцелуи фиолетовыми пятнами.

— Вот смотри, что ты мне наделал, — продолжает капризничать Светка, не дождавшись от Пашки ни слова, ни действия. — Как я теперь покажусь своей маме?

— Ты ж сама говорила: сильней и сильней, — оправдывается он.

— Так это ж я в экстазе, дурачок! А ты должен был соображать, что делаешь… глупенький ты мой, — воркует Светка и снова прижимает Пашкину обритую голову к своей груди. — Так бы вот тебя и… и не знаю что! — шепчет она. — Скажи, ты меня очень любишь?

Пашка чуть отстраняется от Светкиных теплых и мягких грудей и отвечает, касаясь губами Светкиной ключицы:

— Очень.

— Очень-очень?