Черное перо серой вороны

Мама наоралась и захлюпала носом. У нее всегда так — и с папой, и со всеми. Орет, будто боится, что ей не дадут высказать все, что она думает. А наорется и, — как тот воздушный шарик, который наскочил на что-то острое, — тут же обмякнет и зашипит, выпуская воздух. И мама начинает шипеть, то есть жаловаться, какая она несчастная, что все-все-все стараются делать ей только одни гадости, а у нее давление, гипертония, нервы расшатаны до такой степени, что аж скрипят. Раньше Светка, увидев мать плачущей, жалела ее, кидалась к ней, тоже начинала плакать и просить прощение. Но это было раньше, то есть когда она была маленькой, а теперь ей совсем-совсем ее не жалко. Более того, она сама начинает думать примерно то же самое о себе самой: никто ее не любит, все чем-то заняты, никому до нее нет дела. Один только Пашка и остался, да и тот в любви еще ничего не понимает.

Утром, когда Светка, проснулась, ее спальню заливало солнце. Она встала, подошла к окну и удивилась: от ночной грозы не осталось и следа. Небо было чистым, шумно возились воробьи, гоняя по веранде корку батона, среди ветвей старой липы тенькали неугомонные синички, где-то ссорились вороны, звонко капало с деревьев. И Светка решила твердо, что сразу же после завтрака соберется и поедет к Пашке. Правда, дорога, наверное, очень скользкая, везде лужи, но это ничего, как-нибудь доберется. Не впервой. Надо только будет на кухне попросить у тети Зины, которая служит в доме кухаркой, пирожков и еще чего-нибудь. Тетя Зина — она добрая и Светку очень любит, всегда потчует ее чем-нибудь вкусненьким. И почему-то жалеет, хотя жалеть ее, Светку, до сих пор, то есть до маминого скандала, не было никаких причин. А теперь она, то есть Светка, и сама себя начинает жалеть.

Но время шло, миновал один день, за ним второй, а уехать никак не удавалось, потому что все будто сговорились следить за каждым ее шагом, даже велосипеды заперли в гараже, так что Светке пришлось делать вид, что ей все равно, есть велосипеды или нет, а только она никуда не собирается. И она целыми днями валялась на пляже, купалась, качалась в гамаке, читала. И как-то неожиданно обнаружила, что сарай открыт, вся малышня гоняет по дорожкам усадьбы, потому что на даче делать все равно нечего, как только купаться да кататься на велосипедах. И Светка тоже взяла велосипед и тоже поехала кататься. И за нею тут же увязался Жорочка. А если бы не было Жорочки, то все равно незаметно уехать в лесничество ей бы не удалось.

Но наступил день, когда то ли что-то где-то случилось, то ли мама решила, что больше следить за своей дочерью нет необходимости, а только никто за Светкой не следил, никто ее не окликал, если она пыталась покинуть территорию дачи. Оставался лишь один Жорочка. И Светка решилась.

Она встала пораньше. Позавтракала на кухне. Вышла, взяла велосипед. Неподалеку со своим велосипедом возился Жорочка, делая вид, что Светку совсем не замечает. Появилась мама, с головой, повязанной мокрым полотенцем, и страдальческим голосом спросила:

— И куда это ты, доченька, собралась в такую рань?

— Кататься, — ответила Светка, передернув плечами.

— Чтобы за ограду ни ногой! — приказала мама уже совсем другим, сварливым, голосом.

— Очень надо, — ответила Светка, тренькнула звонком и покатила.

Так Светка и каталась туда-сюда до самого обеда. А Жорочка за нею следом. Но она и близко его к себе не подпускала. И даже пригрозила:

— Подойдешь еще раз, палкой по башке стукну, сопля зеленая!

А после обеда все, как всегда, разбрелись по своим комнатам. И Светка притихла в своей комнате на втором этаже, прислушиваясь к шагам и голосам, к любым звукам, пытаясь понять, чем они ей грозят. Вроде бы ничем. И она тихонько пробралась на террасу, тянущуюся вдоль южной стороны дома, где в самом углу под старой детской ванночкой дожидался ее школьный рюкзак, в котором уже лежали, тщательно упакованные в полиэтиленовые пакеты пирожки, булочки, колбаса, сыр и что-то там еще, чего она не успела рассмотреть, пока тетя Зина совала эти пакеты в ее рюкзак, приговаривая:

— У них там, поди, и нет ничего вкусненького-то. Знамо дело — мужики, они ничего, окромя картошки в мундирах, не умеют.

— Какие мужики, тетя Зина? — притворно удивлялась Светка.

— Мне-то откуда ж знать, какие? — бормотала та. — Ты главное, Жорочки вашего опасайся: уж шибко он нехороший мальчишка. Кляузник. А мать, что ж — она покричала и забыла: у нее свои заботы. У всех свои заботы, а дети — как тот подорожник: всяк наступить норовит.