Черное перо серой вороны

— Очень-очень, — говорит он, помедлив, не задумываясь над своими и Светкиными словами, но зная, что надо соглашаться, потому что Светке это приятно. Да и в кино, когда показывают всякую там эротику и секс, про любовь так и говорят, что очень, потому что так надо. И тетки в кино ведут себя точно так же, как Светка: и стонут, и пыхтят, и вообще… Даже смешно иногда становилось от ее пыхтений. А когда Светка увидела кровь на простыне, так даже заплакала. Как будто Пашка хотел, чтобы до крови. Нет, он, конечно, понимает, и пацаны говорили, что у девок такое случается, если в первый раз, но все эти разговоры были просто разговорами, ничего общего не имеющими с действительностью. Еще меньше они касались самого Пашки и Светки. Но кровь на простыне Пашку напугала тоже: что как отец увидит? Однако Светка, поплакав немного, тут же рассмеялась, сдернула простыню с Пашкиной кровати и сразу же застирала ее в холодной воде с хозяйственным мылом, потом просушила тряпочками, будто делала это тысячу раз. Но все равно какие-то желтоватые пятна остались. И сырость тоже. Впрочем, и это не соединило Пашку с действительностью. Ему казалось, что все, что между ними произошло, произошло не с ним, а с кем-то другим. И вот это все еще тянется и тянется, и не видно ему конца-краю.

— А уж я тебя так люблю, Пашенька, так люблю, что и сама не знаю как, — воркует Светка, целуя его обритую голову. — Я хоть завтра бы стала твоей женой. А ты?

Пашка надолго задумывается. Впрочем, никаких мыслей в его голове не возникает, а так что-то… что-то странное: Светка и женщина — такого не может быть, хотя она и старше Пашки на целых семь месяцев, а уж жениться — вот уж выдумает так выдумает. Но выражать свои мысли вслух Пашка опасается: Светке его мысли вряд ли понравятся, а в том, что между ними произошло этой ночью, было и кое-что приятное, так что он совсем не против, чтобы оно повторилось, но когда-нибудь потом. Вот бы пацаны узнали — от зависти лопнули бы: Пашка и дочка самого мэра! Прикольно! Но говорить об этом нельзя никому. Даже отцу.

Светка чуть отстранилась от него, взяла осторожно в ладони его еще не оправившееся от бандитских кулаков лицо, заглянула в Пашкины усталые глаза с таким жалостливым ожиданием, что Пашке самому вдруг захотелось заплакать. Но плакать мужику нельзя, потому что… Нельзя и все тут. Он не плакал даже тогда, когда его били бандиты. То есть он плакал, но исключительно потому, чтобы они подумали, что он не может терпеть. А он очень даже мог. А тут и плакать-то не с чего.

— Не знаю, — честно признался Пашка, горестно вздохнув: ему и в голову не приходило, что в таком возрасте можно думать о женитьбе.

Светка тоже вздыхает, решительно застегивает блузку и встает на ноги.

— Глупенький ты еще, Пашка, — говорит она с сожалением. — Ну такой прямо глупенький, как ребенок… — Помолчала немного и закончила деловито, будто речь шла о чем-то ерундовым, вроде того, хорошо накачены шины или нет: — А все равно я тебя люблю больше всех на свете. Больше папы, мамы… Больше всех-всех-всех! — Помолчала и снова жалостливо: — Я о тебе, Пашенька, как подумаю, мне сразу плакать хочется: тебе ж, наверное, очень больно было. И страшно. — И она всхлипнув, присела на корточки и уткнулась Пашке в исцарапанные колени, вздрагивая плечами.

И тогда он, осторожно гладя ее вздрагивающие плечи, не выдержал и заплакал тоже: и потому что жалко Светку, которая стала женщиной, и себя, потому что его ищут бандиты, чтобы убить, и отца, не приспособленного к жизни, и свою мать, настолько опустившуюся, что страшно смотреть.

Они плакали, каждый о своем, пока за стенами бани не послышался кашель заядлого курильщика Николая Афанасьевича и его шлепающие шаги.

Глава 42

Розалия Борисовна, жена Андрея Сергеевича Чебакова, трясла за плечи своего мужа, приговаривая визгливым голосом:

— Да проснись же ты наконец, скотина! Нажрался, как свинья, так что не добудишься!

Она шлепала его по щекам, а он только мычал и крутил головой, не желая просыпаться. Тогда она зажала ему нос — Андрей Сергеевич пару раз втянул в себя щеки, не получая воздуха, открыл рот и, всхрапнув, задышал часто, тараща мутные глаза на свою жену, растрепанную, не успевшую наложить на стремительно стареющее лицо слой дорогих кремов и мазей.

— Светка пропала! — взвизгнула Розалия Борисовна и завыла в голос.

«Боже, — подумал Андрей Сергеевич, еще не понимая, чего от него хотят, — до чего же у нее отвратительная рожа. Так бы и дал по ней чем-нибудь тяжелым». А вслух спросил:

— Сколько сейчас времени?

— При чем тут время! — опять завизжала жена. — У тебя дочь пропа-ала-ааа! Ты хоть это можешь понять? Или совсем мозги залил водкой?

— Как пропала? — опешил Андрей Сергеевич. — Когда?

— Откуда мне знать, когда? Я знаю, что она не ночевала дома. Звоню, звоню на мобильник — никто не отвечает. Может, она утонула! Может, ее похи-ити-или-иии! — завыла Розалия Борисовна дурным голосом.

— Не выдумывай чепухи! — прикрикнул на жену Чебаков, садясь на постели и растирая лицо обеими руками.