Черное перо серой вороны

Осевкин стоял у окна своего кабинета и смотрел, как работники комбината первой смены спешат покинуть его территорию, точно опасаются, что выданные им деньги могут у них отнять, если они задержатся хотя бы на одну минуту. Пусть это лишь четверть того, что они заработали, но они, похоже, рады и этому. Да только в представлении Осевкина не люди спешили к проходной, а деньги — его деньги! — уплывали из его кармана. И что особенно возмущало, что деньги эти пойдут исключительно на то, чтобы набить жратвой животы всех этих тупоголовых, ни на что более не способных, как только давить на кнопки в определенное время в определенной последовательности. «Роботы нужны! Роботы!» — кричало все существо Осевкина во время ежедневных обходов комбината при виде безмозглых лиц полусонных операторов. А еще не отмщенное оскорбление, нанесенное ему этим быдлом, заставившее его раскошелиться и до смерти напугать весь угорский бомонд. Ведь среди прочих спешили к проходной и те, кто заварил всю эту бучу, не понеся за это никакого наказания. Каждая жилочка дрожала в Осевкине, каменели челюсти и наливались кровью кулаки. «Ничего, — думал он, пялясь в окно остановившимся на какой-то невидимой точке взором. — Вы думаете, что сломили Осевкина? А вот… — и дальше шли одни непечатные выражения, которые застревали на языке за плотно сжатыми губами. — Я еще до вас доберусь! Вы у меня кровью умоетесь! Вы у меня…» — он задыхался от ненависти, которая захлестывала его горячей волной.

Круто развернувшись, Осевкин кинулся вон из кабинета, громко хлопнув дверью и тем напугав свою секретаршу. Прыгая через две ступеньки вниз по лестнице, достиг первого этажа, где располагался тренажерный зал, и там до тех пор молотил кулаками безропотную резиновую человеческую фигуру, пока не обессилел.

Заплетающимися шагами он прошел в душевую, долго стоял то под горячими острыми струями, то под холодными, затем, чувствуя, что не унял свою ненависть, торопливо оделся, спустился вниз, сел в машину на заднее сидение, решая, куда податься.

И тут мобильник зашелся игривой мелодией из оперетты Легара «Веселая вдова».

Осевкин сразу же определил, что звонят «его люди» и, следовательно, они что-то такое наскребли.

Буряк и Лиса ждали Осевкина в условленном месте. Оба курили, сплевывая в открытые окна машины. Оба в больших темных очках. Осевкин велел остановиться шагах в десяти от них, вылез из машины, прошел разделяющее их расстояние, открыл заднюю дверцу, плюхнулся на сидение, произнес:

— Здорово!

— Привет, Студент, — откликнулся Буряк, повернувшись к Осевкину и протягивая ему руку.

Осевкин тиснул его пальцы, задержал в своих, другой рукой снял с Буряка очки, полюбовался на его шрам, прикрытый телесного цвета лейкопластырем, качнул головой, вернул очки на место. В зеркало он встретился с внимательно-насмешливыми глазами Лисы.

— Чего лыбишься?

— Да так, — лениво ответила та. — Как вспомню, каким ты был, и погляжу, каким стал, так прямо олигарх да и только.

— Сядешь на мое место, сама такой станешь, — проворчал Осевкин, будто ему поперек горла его нынешнее положение. — С волками жить, по-волчьи выть, — добавил он для пущей убедительности.

— Мне и на своем месте хорошо, — обрезала Лиса и, сложив руки на баранке, уткнулась в них подбородком.

Если кого и побаивался Осевкин всегда, то есть с тех пор, как познакомился с нею, так вот эту женщину, в миру Ангелину Вениаминовну Сенькину, среди воров и аферистов известную по кличке Лиса. Ее черные и какие-то будто бы бездонные, слегка раскосые глаза притягивали к себе неведомой силой, покоряли и заставляли говорить совсем не то, что думаешь и надо говорить в том или ином случае, и делать то, что хотела эта женщина. Сенькина закончила четыре курса мединститута по специальности психотерапия, но погорела на изымании денег у простодушных и доверчивых стариков и старух, прикидываясь то работницей собеса, то врачом, навещающим своих подопечных, то еще кем-нибудь, и под этим видом втиралась в доверие, вызнавала, где, что и сколько хранят ее «пациенты» на черный день. И сами же они отдавали ей деньги и ценности, при этом еще и благодарили за проявленное к ним внимание. Но однажды она нарвалась на человека, который обладал не меньшими способностями, и погорела. Ей дали не так уж много: всего четыре года. С тех пор она вела себя крайне осторожно и, прежде чем отправиться на «дело», старалась вызнать все о «клиенте», и только лишь в том случае, если была уверена, что все пройдет благополучно.

— Ладно, — оборвал Осевкин. — Потрепались и будет. О чем базар?

— Мы засекли одного фраера из Москвы. Ходил по городу, вынюхивал, выспрашивал. Потом направился в мэрию. Оттуда вышел с мэром. Похоже — журналюга. Молодой, скорее всего, начинающий. Ходит с сумкой и все время в ней ковыряется. Может, там камера, может, еще что.

— В редакцию нашей газеты заходил? — быстро спросил Осевкин.

— Нет, не заходил. Но нас он засек.

Осевкин уставился неподвижным взглядом на Буряка, требуя разъяснений.