Черное перо серой вороны

— Сеня, мне кажется, ты недооцениваешь роль прессы. Если ты его не примешь, он может подумать черт знает что. То есть в том смысле, что ты что-то скрываешь. И начнет рыть землю носом. А нам это нужно? Тебе это нужно? Вот и делай выводы.

— Ничего нарыть он не может, — отрезал Осевкин. — Зато его статья, какой бы она ни была, привлечет внимание других. Тем более, как ты говоришь, предприниматель-патриот. И тогда полезут сюда другие. Всем интересно посмотреть на такого зверя.

— Сеня! — заныл Чебаков. — Лучше прослыть предпринимателем-патриотом, чем кем-то еще. Тем более что это теперь в струю. Что касается других — пусть едут! Раз они поедут за патриотом, то и должны привезти патриота. Не понимаю, чего ты боишься, — закончил Чебаков слезливым голосом.

— Ладно, черт с вами, пусть едет, — сдался Осевкин, представив, как будет происходить эта встреча на Фуке. Действительно, чего он боится? Журналюга увидит лишь то, что ему покажут. И он спросил мэра: — Надеюсь, у тебя найдется для него какая-нибудь колымага?

— Найдется, Сеня! — обрадовался Чебаков. — Конечно, найдется! Так значит, где-то к полудню он будет у тебя… если не возражаешь.

— Возражаю. Не у меня на даче, а на Фуке. Там будет о чем поговорить и что показать, а на даче можно лишь пить водку.

— Согласен, Сеня! Полностью с тобой согласен! — захлебывался словами Чебаков. — Ты уж постарайся. Он дурачок-дурачком, но накатать может такое, что потом не отскребешься. Так к каким часам?

— Своди его пообедать в ресторан… за мой счет. К пятнадцати-ноль-ноль быть на Фуке.

— Я-то тебе зачем?

— А чтобы мне не искать к нему подхода. Надеюсь, ты уже нашел. Оркестра не обещаю. Все. До встречи, — отрезал Осевкин и ткнул пальцем в красную метку, прекращая разговор.

Глава 32

Артем Александрович Сорокин только что вернулся с работы, переоделся в грязное, то есть пригодное для работы по хозяйству, и теперь ходил по своему участку между грядами картошки, собирая личинки колорадского жука, привычно матеря американцев, наградивших Россию этой гадостью, и наверняка не без умысла. С тех пор как сына своего Сережку, на котором лежала обязанность собирать жука, он отправил в лагерь, чтобы еще чего-нибудь не выкинул против Осевкина и прочих городских властей, о чем ни раз заговаривал с отцом, укоряя его в рабском смирении, Артем Александрович теперь сам утром и вечером проходит насквозь все грядки, приподнимая ботву и заглядывая под листья, собирая безостановочно жрущих листья жирных полосатиков и кидая их в ведро с водой, приправленной керосином. «Пожрал, теперь попей малость, попей!» — бормотал он, кидая очередного обжору в ведро. — «Ну что за мерзкая тварь! Ее даже в руки брать противно. И не брать нельзя, иначе останешься на зиму без картошки, а без нее стол не стол».

В калитку затарабанили, затем послышался нетерпеливый женский голос:

— Хозяева! Есть кто живой?

Ей ответил хриплым лаем Купидон, беспородный пес, подобранный детьми еще года три тому назад.

Сорокин разогнулся, уперев кулаки в поясницу, прислушался.

Настойчивый стук повторился. Повторился и тот же голос о том же самом. Артем Александрович подождал немного, рассчитывая, что на голос откликнется жена, но та, видать, куда-то ушла, и тогда он сам пошел к калитке, обходя дом, уверенный, что стучит какая-нибудь цыганка, которых развелось в округе этим летом столько, что кажется, будто все, какие есть в стране, выбрали Угорский район для своей неуемной, но бесполезной и даже зловредной для местных жителей деятельности. Можно было бы и не идти, но, кто их знает, этих гадалок и попрошаек: решат, что нет никого, а у него двери нараспашку, заходи и бери, что захочется, и собака им не помеха: они, говорят, знают, как их успокаивать. А то еще бросят какую-нибудь отраву — с них станется. Богатств в доме, конечно, особых нет, но при нынешней чертовой жизни любая вещь не может быть лишней.

Вывернув из-за дома, окруженного кустами смородины, крыжовника и яблонями, Артем Александрович увидел над калиткой голову женщины лет эдак сорока, на цыганку совсем не похожую: белокурую, с большими темными глазами, симпатичную. Успокоив Купидона, он подошел к калитке, на ходу вытирая руки сырой тряпицей.

— Извините бога ради, что оторвала вас от работы, — зачастила женщина. — Дело в том, что я представляю независимый профсоюз химической промышленности. Вот мои документы, — произнесла она, раскрывая красную книжицу с фотографией и печатями.

Артем Александрович глянул на книжицу, не успев ни разглядеть ее как следует, ни прочитать, что там написано, не говоря уже о печатях, как женщина тут же ее закрыла и убрала. Потребовать у нее, чтобы дала в руки, он не решился: неудобно как-то, да и лицо такое привлекательное, такое простодушное, такое… короче говоря, женщина ему понравилась с первого взгляда. Более того, он сразу же поверил всему, что она сказала и еще скажет: женщины с такими правдивыми глазами не могут врать и обманывать.

— Да? И что же? — спросил он, отодвигая железный засов и раскрывая калитку.