Черноглазая (СИ)

― Очень красивой, ― сказала она. ― Эта лошадь была сильной и благородной, верной мне до конца. Я помню, что ее привел Чингисхан, а жеребенок мне так понравился, что дедушка разрешил мне забрать ее себе. Он учил меня управляться с лошадью. Он любил повторять, что хорошие лошади никогда не бывают плохой масти, ― Мелек засмеялась от теплых воспоминаний. ― Она была буланой масти лошадей, имела желто-золотую окраску, а ноги, хвост и грива – черные. У нее был сложный характер, никого кроме меня она почти не слушала.

Мелек начала увядать уже после смерти бабушки. Никого другого у нее не было ― отца она даже не помнила, воспоминание о матери ― ее белое платье, в котором она танцевала на Цаган Сара, держа маленькую дочь на ручках. Мелексима помнила этот образ. Потом, мать умерла от тоски ― несмотря на то, что отца и его любовницу она убила за измену, она слишком сильно его любила, и просто не пережила. Ганбаатар никогда не говорил этого внучке, но Мелек знала, что он считает дочь слабой. Воспитанием девушки занимались бабушка и дедушка ― монголы по праву рождения, больше половины жизни находившееся в стане.

Мелексима отличалась тем, что знала другую жизнь ― со стороны русичей. По крови она считала себя монголкой, да и воспитана была в соответствие с религией и традициями, но одна ее часть рвалась к русским традициям и людям. Хотя, Мелек никогда не принимали ― она была внучкой война, который положил не один десяток русских. Поэтому, Мелексима была необычайно рада, что смогла оказаться в той жизни, которая была у ее бабушки и дедушки.

Сейчас она размышляла о том, как бы сложилась ее жизнь, не уйди Ганбаатар из стана.

Почти у самой могилы Мелек остановила лошадь и ловко соскочила с нее.

― Я не буду тебе мешать, ― пообещал Батый, тоже оказываясь на земле. ― Молись, сколько считаешь нужным.

― Не понимаю, почему вы поехали со мной, ― все-таки осмелилась сказать девушка. ― Я бы все равно не сбежала.

― Я считаю важным помолиться у могилы война, который не раз спасал моего деда и отца, ― сказал Батый.

Мелек понимающе кивнула и направилась между деревьев к дубу, под которым была похоронена ее бабушка и дедушка. Могила матери находилась недалеко от этого места.

Мелек остановилась и, не оглядываясь, сказала:

― Я на них не похожа.

Батый обернулся на нее.

― Что? ― спросил он. Мелек вздохнула.

― Я на тех девиц, единственная мечта которой стать наложницами, не похожа. Не равняйте нас.

Мелексима исчезает между деревьями. Батый усмехнулся, смотря ей в след. Если женщина поистине женственна, любовь к ней никогда не переходит в привычку, ласки возлюбленной так очаровательны, так разнообразны, она исполнена такого ума и вместе с тем нежности, она вносит столько игры в настоящее чувство и столько настоящего чувства в игру, что воспоминания о ней владеют вами с той же силой, с какой когда-то она сама владела вами. Рядом с ней блекнут все другие женщины

Мелексима кинула взгляд на деревья, за которыми она оставила хана и, подойдя к могиле, опустилась на колени. Прикрыв глаза, девушка начала тихо молиться.

Разве может быть миг прекраснее, чем застыть между правдой и верою, между добром и злом, быть и миром, и деревом, пламенем и золой, забывая про страх, отдавать себя ворожбе. Ты висишь на ветвях, и они колыбель тебе, кровь твоя или сок по корням бежит в никуда, ты отдал всё, что мог, а теперь и себя отдай. Смерть отпрянет назад, поцелует холодным ртом, девять раз ты в глаза заглянешь ей, а потом разгорится восток, опаляя небес края, и затянет росток рану страшную от копья.

С ханом они возвращались в лагерь уже вечером. Сначала Мелексима помолилась у могилы, потом Батый высказал желание уединиться с могилами. Мелек не стала ему отказывать и осталась с лошадьми, поглаживая тех по морде. Когда Батый вернулся он помог Мелек забраться на лошадь, после чего сел в седло сам.

Лошадь Мелексимы что-то фыркнула, остановилась, помотав головой.

― Эй, ― Мелек похлопала лошадь по шее. Та снова фыркнула и пошла дальше. Батый посмотрел на Мелек, но промолчал. Они ехали молча, Мелексима что-то мурлыкала себе под нос.

― Что ты поешь? ― внезапно спросил хан, уже не выдержав. Мотив был ему знаком. Меле вскинула голову и посмотрела на ехавшего рядом Бату.

― Это монгольская колыбельная, ― пояснила она, и хан понял, откуда мог знать ее. ― Бабушка часто мне ее пела. Она пела мне разные песни, чтобы я знала язык и…

Что напугало лошадь ни Мелек, ни Батый не поняли, но та сначала встала на дыбы, чем заставила наездницу вскрикнуть, а после понеслась через деревья.

― Мелек! ― крикнул Батый и направил своего коня вслед за ней.

Мелексима растерялась. Она не сразу поняла, что произошло, но рефлекторно прижалась к лошади всем корпусом, чтобы ветки деревьев не выкололи ей глаза. Несколько веток все-таки задели лицо ― нос и щеку жгло от боли. Мелек постаралась успокоиться и сделать что-то, чтобы остановить лошадь, но когда под тобой тяжелое и сильное животное, несущиеся прочь, успокоиться очень сложно.

― Стой! ― крикнула она, натянув поводья, но лошадь лишь недовольно фыркнула. ― Да стой же ты!