Чернокнижник Молчанов

Замки себе повыстроили, кареты из Кракова и на каждом пане как он бывало поедет в гости по соседству, может одного золота столько, что можно купить целое государство.

Да, так и гарцуют.

Даже самому королю, хоть он и добрый был, а иной раз завидно станет.

„Откуда это, — думает, — золота у нас столько? “

Думает, думает, а никак не догадается… Потому, как жил он в Варшаве может, конечно, сейчас утро настанет, сейчас, Господи благослови, не успел еще как следует лба перекрестить — тут тебе министр, тут канцлер, гетман там, старосты, другой, третий…

А за каждым идет гайдук либо письмоводитель и несет целую охапку бумаг, так что иному и не в подъем,

И каждую бумагу нужно подписать и с каждым поговорить…

Э, да что тут! Где ему!..

Бывало вынет часы.

Паны министры, дескать, половина второго…

(Он всегда в это время обедал).

А министры:

— Конечно, дескать, ваше королевское величество, мы это очень даже хорошо, дескать, понимаем, а только „ойчизна“ прежде всего.

Сейчас у них и ойчизна.

Ну, ойчизна и ойчизна.

— Эх, — скажет король, — давайте перо.

Тут лакей:

— Пожалуйте кушать…

А министры:

— Шшш!.. шшш!..

И выгонят лакея.

Так-таки просто возьмут и выгонят.

А хлопам, между тем, совсем плохо пришлось…

То-есть так плохо, что и нельзя сказать: совеем обедняли. Вот тебе и „ойчизна“!..

Известное дело: у них ойчизна — в кармане, у панов-то. Положим, на то они и паны.

Ну, только, как бы тебе сказать, такая пошла беднота по деревням, что страсть.

И выискался тут один монах.

Может, он с Афона был, может, еще откуда, — не знаю. Только святой был жизни человек.

Ну, и сейчас он смекнул, в чем дело.

— Э, вон оно что!

Не долго думавши, взял он там кой-какие свои книги, нанял подводу.

— Вези меня в Вильчи.

Привезли.

Сошел он с подводы.

Гайдуки было:

— Куда? Как можно? Обождите, святой отче.

Нет, куда тебе!

Погрозил им костылем.

— Я — говорит, — вас!

Ничего не боялся.

Сейчас прямо на крыльцо, отворил дверь, там в переднюю, в зал…

Видит: сидит пан… Один как есть.

Приставил так ко лбу палец и думает.

Ну, вынул монах из-за пазухи крест, надел на руку четки…

— Эй, — говорит, — ты, нечестивая твоя душа, гонитель бедных, кровопийца и езувит.

Поднял пан голову.

— Ты, — говорит, — кто?

А— монах:

— Покайся! — говорит.

— Пошел, — говорит, — вон!

Да, так и сказал:

— Пошел вон!

— А, — говорит монах, — когда так…

Сейчас развернул книгу и давай читать, давай читать…

И что ж ты думаешь: стали у пана сперва ноги каменеть, потом туловище, потом голова; через сколько-то там времени стал пан совсем каменным!

Даже кресло, — и то окаменело!

Ну, опять же говорю, как был он бессмертным, то и не мог монах заклясть его на веки вечные…

И заклял он его на двести лет. Чтобы, значит, двести лет был он каменным, а потом ожил…

— Так и сиди каменным, — сказал монах, — а сам уехал.

После того уж никто в этом замке не жил.

Слуги — и те все разбежались.

Только один каменный пан сидел в своем кресле.

Прошло там сколько-то лет, и стал замок разрушаться, стал сыреть, гнить, лесом зарос, лозняком…

Совсем обветшал.

Один только пан, как был, так и остался.

Теперь вот вильчинский пан и говорить:

— Сторожа нужно.

А зачем нужно? Э, вот то-то и дело! Я это досконально знаю. Докопался его дедушка, как с пана заклятие снять… Про то, что каменный этот пан — не статуя, а человек, только проклятый, все давно забыли, а дедушка узнал по книгам, как и что было, и теперь хлопочет, как бы пока не скрали, либо не разбили его.

И мне опять хорошо будет, если пан оживет.

Говорят, точно, уж пан стал по ночам вставать с кресла…

Так вот оно что.

Паны-то, говорят, каждую пятницу ему губы кровью мажут, что-то шепчут и чем-то курят около него.

Есть, конечно, и такие, что не верят; а только я знаю двух панов. так те точно. нарочно просили вильчинского пана. чтобы позволил им переночевать в замке…

Не знаю, что они там делали, а только это верно; говорят, на утро у каменного пана губы были красные…

Нужно, говорят, чтобы у пана кровь никогда не сходила с губ… Тогда он оживёт и опять станет мучить бедных…“

III.

Зуй умолк.

Сперва молчал и Кочерга, а потом сказал: — Я знаю, что нужно сделать… Нужно причаститься, исповедаться, потом пустить себе кровь и этой кровью вместе со святой водой окропить всю статую. Тогда она не оживёт.

— Покойной ночи! — сказал ему Зуй.

Он мало верил в заговоры, которые знал Кочерга. Покойной ночи! — глухо отозвался Кочерга, повернулся на другой бок и с головой накрылся свиткой.

На утро, при вставаньи, Зуй спросил Кочергу:

— Что ж ты Кочерга, пойдешь служить к Вильчинскому? — А там погляжу — отвечал Кочерга.

Сегодня он был неразговорчив и хмуро простился с Зуем. В Вильчи он приехал к полудню, сговорился с паном Вильчинским в цене и его в тот же день двое слуг повели в старый замок.

Кочерга и со слугами много не разговаривал: отыскав в замке комнату, удобную для жилья он отпустил слуг, а вам лег спать.

Проснулся он только поздно вечером.

В замке было тихо.

В узенькое, без стекол, окошко светил месяц.

Кочерга встал с кровати и, взяв свои пистолеты, вышел на замковый двор.

Обширный двор весь зарос бурьяном.