Черноморская сирена

— И долго останется в Севастополе?

— Почем я знаю, Вава?

Вечером на бульваре «Сирены» не было, и Оверин ходил под руку с Вавочкой, как в воду опущенный. Впечатлительный, быстро переходящий от настроения к настроению, он огорчился, словно ребенок, которому не дали обещанную игрушку.

— Что с тобой, Дима?.. Ты болен? — допрашивала беспокойно Вавочка.

— Здоров.

— Но отчего ты не в духе?.. Был весел и вдруг…

— Устал.

Они рано ушли с бульвара. Вавочка, хорошо знавшая, чем привести Оверина в хорошее настроение, попросила его прочесть ей начало последней его повести. Оверин охотно согласился. Он принес к Варваре Алексеевне беспорядочный ворох листков, исписанных невозможным почерком, и стал читать. Читал он недурно, с какою-то задушевной простотой, и часто добавлял импровизациями то, что было набросано небрежно и неполно.

Вавочка пришла в восторг и повторяла:

— Дима, Дима, какой ты талант!

Оверин хотя и говорил, что Вавочка увлекается, тем не менее был очень доволен и, взвинченный похвалами, продолжал рассказывать конец.

В эту минуту он забыл о «Сирене» и ушел от Вавочки веселый, снова веровавший в свою литературную звезду.

VII

Варвара Алексеевна всем восхищалась: и пароходом, и видом Севастополя, и бухтой, и броненосцами, и чудным днем, и — главное — своим счастьем и Димой. Оглядывая все кругом, она успела оглядеть и публику и не нашла ни одной хорошенькой дамы. Все немолодые и все не элегантные… Одеты пестро, по-купечески, без того тонкого шика, который свидетельствует об изяществе вкуса.

Несколько возбужденный, Оверин любовался севастопольскою бухтой, наблюдал адмирала, распекающего мичмана, и то и дело бросал жадные взоры на пристань, вглядываясь в подъезжавшие коляски.

«Неужели она осталась в Севастополе и не поедет сегодня? Это было бы ужасно! Уж не шутки ли это Родзянского?» — думал Оверин, и лицо его омрачилось. Быстрый на решения, уж он подумывал о том: не остаться ли ему в Севастополе. Сойти под каким-нибудь предлогом на берег и телеграфировать Вавочке, что нечаянно опоздал.

— Дима! Посмотри… И эта миллионерша Брехунова здесь… Какое богатое безвкусие и какие чудные бриллианты в ушах! С ними молодой человек. Верно, только что приехал с поезда. По виду учитель и интимный друг этой госпожи! — прибавила Варвара Алексеевна шепотом.

Она видела, как радостно сверкнули глаза тучной, краснощекой и очень некрасивой купчихи при появлении скромно одетого молодого человека, здорового, цветущего и румяного, с черными глазами и ослепительно белыми зубами, который с особенной почтительностью здоровался с барыней и дочкой, с ласковою фамильярностью пожимал руку толстяку подростку и церемонно раскланялся с англичанкой. Варвара Алексеевна заметила презрительное выражение, мелькнувшее на умном лице дочери, и что-то лукавое в глазах мальчика-подростка и слышала, как госпожа Брехунова быстро и взволновано проговорила, отойдя с молодым человеком от своих и кидая на него восторженно-жадный взгляд своих больших, несколько выкаченных глаз:

— Отчего опоздали, Владимир Павлович? Из-за вас мы три дня здесь прожили.

— Не мог, Аглая Петровна… У мамаши задержали…

— У мамаши! Ты не врешь?

— Честное слово.

— Ну, верю, верю. А я по тебе стосковалась, соколик мой! Ведь, целый месяц не видались. Теперь ты до осени мой, мой… Слышишь?

До тонкого слуха Варвары Алексеевны долетели и эти слова, сказанные шепотом, и она с нескрываемым презрением оглядывала молодого человека.

— Действительно, красивое молодое животное, — проговорила она, обращаясь к Оверину, когда госпожа Брехунова отошла с учителем.

— Да, — рассеянно протянул Оверин, не обращая особенного внимания на слова Вавочки и снова поворачиваясь к пристани.

Раздался первый свисток, затем второй.

Оверин был в тревоге. Если Сирена не приедет в следующую минуту, он сбежит на берег.

Но в то же мгновение, как он подумал об этом, на двор агентства въехала коляска, за ней другая и третья.

Оверин увидал в первой Марианну Николаевну и уже не смотрел, кто в других. Сердце его радостно забилось. Он просветлел, и все его существо точно мгновенно нашло удовлетворение, и жизнь получила смысл. Одно присутствие «Сирены» делало его счастливым.

Ничего подобного, казалось ему, прежде с ним не было.

«Как же я втюрился!» — подумал он и засмеялся, как ребенок.

И, присаживаясь около Вавочки, веселый, возбужденный и жизнерадостный, он воскликнул:

— Какой прелестный день, Вавочка!

— А в море качать не будет?

— Не думаю… Море, смотри, словно замерло.

И, будто заинтересованный госпожой Брехуновой и молодым человеком, о которых только что говорила Варвара Алексеевна, он спросил:

— Почему ты, Вавочка, непременно решила, что он любовник этой московской дубины?

Вавочка рассказала о том, что заметила и что слышала.

— Какая, однако, скотина! — с отвращением промолвил Оверин.

— Ну, и она… хороша.

— Он — гаже… Такой молодой и — Альфонс. Неужели, это животное — студент?

Вдруг разговор среди публики смолк. Все головы повернулись в одну сторону.

— На что это так смотрит публика? — проговорила Варвара Алексеевна.