Черноморская сирена

Начиналась весенняя тяга в Крым и на Кавказ из разных углов России — преимущественно из Москвы — и больных, и здоровых, и ищущих отдыха на лоне южной природы, и любительниц верховой езды и катания на лодках с татарами-проводниками, и пожилых, но пылких сердцем, искательниц глухих уголков в Крыму, где так удобно, вдали от супругов, наслаждаться идиллией вдвоем с мифическими юнцами-племянниками, исполняющими добросовестно обязанности поклонников за стол, квартиру и небольшие карманные деньги.

На Юпитере только-что позавтракали, и многие пассажиры спешили воспользоваться двухчасовой стоянкой парохода, чтобы съездить осмотреть Севастополь, манивший с палубы своей красотой.

На небольшом, узком и тесном пространстве владений Русского общества, — маленькой пристани и узкого, огороженного несколькими постройками, крутого подъема, ведущего на улицу, — толпились пассажиры, встречавшие родственники и знакомые, и просто глазеющая публика, и босоногие, одетые в рвань, черномазые цыгане-носильщики, которые таскали ручной багаж пассажиров, остающихся в Севастополе, и большие сундуки и корзины из багажного пакгауза. Тут же, увеличивая тесноту, стояли извозчичьи коляски и ломовые дроги.

Вместе с лязгом паровой лебедки, выгружающей из трюма багаж, на этом тесном дворике агентства шел говор, раздавались мужские окрики, испуганные восклицания дам, боявшихся, что носильщики унесут багаж, и, разумеется, порой в воздухе стояла энергическая ругань, приправленная вариантами местного жаргона.

И над всей этой обычной сутолокою русской толпы — чудное бирюзовое небо с нависшим раскаленным шаром ослепительного и жгучего южного солнца.

— Экое свинство! Даже порядочной пристани не могли устроить!

Это восклицание, полное желчной раздражительности, вырвалось у какого-то долговязого, как цапля, и худого, как спичка, высокого господина, лет за тридцать, по всем признакам петербуржца и чиновника, которого чуть не угодило оглоблей ломовых дрог по голове.

Одет он был по последней моде и весьма элегантно. Еще на пароходе этот долговязый господин обращал на себя общее внимание и корректностью, и либеральными разговорами о том, как хорошо путешествовать по Европе и как трудно правительству, при всем желании, упорядочить нравы в провинции, и своим безукоризненным костюмом.

На нем был кургузый, открытый вестончик стального цвета, под которым жилета не было, а только туго-накрахмаленная, гофрированная, батистовая цветная сорочка, спускавшаяся книзу широкою складкой, по-матросски. Светлый галстук, перехваченный кольцом, с длинными концами, охватывал маленький стоячий воротник. На тонких бедрах был черный шелковый широкий пояс, из-за которого виднелась цепочка часов. На маленьких ногах — желтые башмаки. На коротко остриженной голове — панама. В руке, облитой лайковой перчаткой, тоненький зонтик-aiguile.

И вдруг — оглобля у самой шеи, благоухающей духами!

— Куда лезешь, каналья! Стой, мер-р-рзавец… Ах ты…

Однако, изящный джентльмен во время удержался и не докончил площадного ругательства.

Впереди, повиливая бедрами, шла довольно миловидная брюнетка-пассажирка.

Возчик-хохол хладнокровно осадил дроги и наставительно заметил:

— Тоже лезет под оглоблю… Мазепа и есть!

А петербургский чиновник снова повторил, нарочно громко, чтобы слышала брюнетка:

— Экое свинство! Экая Азия!

Но этот протестующий возглас не произвел ни малейшего впечатления ни на миловидную брюнетку, ни на других торопившихся пассажиров. Все они, как русские люди, да еще провинциалы, очевидно, привыкли к «свинству» несравненно большему, чем плохо-устроенная пристань, и ничем не выразили участия человеку, попавшему под оглоблю.

Только бывший около седенький, маленький и сухенький старичок, необыкновенно живой и юркий, одетый в белую коломенковую пару, в белой флотской фуражке на голове, обратил свое востроносое, морщинистое лицо на европейца-чиновника, с которым познакомился на пароходе и, между прочим, узнал, что молодой франтоватый чиновник служит в министерстве земледелия и едет в Крым и на Кавказ с казенным поручением что-то упорядочить и кого-то осчастливить, — и промолвил с едва уловимой насмешливой иронией в своем мягком теноре:

— А вы, ваше превосходительство, пропечатали бы в Новом Времени за эту самую «Азию».

— Непременно пошлю письмо в редакцию. Вот только в Ялту придем. В самом деле — безобразие. Богатое общество, правительство дает субсидию, а они порядочной пристани не хотят устроить. Теснота. Чуть оглоблей не ушибли. И что делает правление, хотел бы я знать?

— Пошлите, пошлите корреспонденцию, ваше превосходительство. Они хоть посердятся! — подзадоривал юркий старичок.

— Кто они, капитан?

— Да господа правление в Петербурге.

— Надеюсь, и внимание обратят. Я подпишу письмо. Не какой-нибудь корреспондент пишет, а человек с известным положением.