Черноморская сирена

— И отлично. Сегодня после завтрака поедем в Балаклаву и Херсонес, а завтра я еду. А вы как, Дмитрий Сергеич. Остаетесь, или едете?

«Так вот в чем музыка. Увозит меня от Сирены и не знает, что завтра на пароходе будет встреча. Вот так ловко промахнулась Вавочка!» — подумал Оверин и ответил:

— Да что здесь в Севастополе делать? Я с удовольствием уеду.

— И отлично. По крайней мере, мне не будет скучно… А вы остаетесь здесь, Александр Петрович? — спрашивала Варвара Алексеевна.

— Не знаю еще.

— Во всяком случае, не забудьте меня… В Ялте в гостинице «Россия» будет известно, где я поселюсь окончательно. Надеюсь вас видеть, Александр Петрович?

— Непременно.

Посидели еще, поболтали, и Родзянский простился, напомнив Оверину, чтобы в двенадцать часов приходил в редакцию.

— Отчего ты ранее ничего не говорил об этом твоем старом знакомом, Дима? — спросила Вавочка, когда ушел Родзянский.

— Очень просто. Я только что от Родзянского узнал, что наш общий приятель здесь… Однако, извини, Вава, надо письмо писать… Пойду к себе.

— И я буду письмо писать.

Они вышли вместе, и Оверин зашел в номер Вавочки, сказал, что она авантажна и, горячо поцеловав ее, пошел к себе, но вместо писания письма, занялся расчесыванием своей подстриженной бородки и кудрявых волос. Вспрыснув себя духами, он надел новенькое зеленовато-серое пальто, новенькую модную шляпу, взял перчатки и тросточку и довольный, как школьник, надувший учителя, вышел из номера за четверть часа до двенадцати.

Старик извозчик, ездивший с ним вчера и получивший такую плату, что даже ошалел, подал фаэтон и, снимая шляпу, проговорил:

— Куда прикажете, ваше превосходительство?

— Пошел направо.

Отъехавши несколько шагов, он приказал ехать в гостиницу Ветцеля.

Через две-три минуты он был у подъезда гостиницы.

— Дожидайся меня!

— Слушаю, ваше превосходительство!

Он вошел в небольшую залу ресторана. Пожилой отставной моряк, сидевший за газетой и бутылкой пива, поднял на вошедшего равнодушный взгляд и опустил его. Лысенький, добродушный, румяненький капитан второго ранга, сидевший с двумя лейтенантами за столом, на котором стояло несколько пустых бутылок, тоже посмотрел на Оверина веселыми, ласковыми и несколько засоловевшими глазами и, казалось, припоминал: знаком, или не знаком ему Оверин?

И пока Оверин, усевшись в углу, против дверей, чтобы можно было видеть входящих, заказывал себе полсотни устриц, лысенький и толстый моряк не спускал с него глаз и, наконец, решительно поднялся и, широко улыбаясь обрюзгшим лицом с сочными, полными, губами, несколько косолапой походкой, как часто бывает у моряков, приблизился к Оверину и, протягивая широкую мясистую руку, проговорив:

— Дмитрий Сергеич Оверин… Не узнаете? Хе, хе, хе… А еще вместе в Петербурге, в Аркадии, кутили, а потом на тоню ездили… Забыли… Хе, хе, хе!

— Вспомнил, вспомнил! Очень рад… очень… Извините, забыл имя и отчество.

— Петр Петрович… Но только меня больше Петенькой все зовут. Хе, хе, хе! Петенькой! И тогда Петенькой звали… Припоминаете?

Теперь Оверин окончательно припомнил и Аркадию, и тоню, и этого моряка, милого веселого и пьяненького, с которым он познакомился случайно и познакомил его с своею компанией.

Они облобызались.

Пожилой, толстенький моряк стал извиняться, что не может остаться с приезжим, — надо на крейсер, — но все-таки есть время, чтобы выпить за здоровье известного писателя… хе, хе, хе.

— Человек! Бутылку Клико!

Он познакомил Оверина с двумя лейтенантами, и Дмитрий Сергеевич мог убедиться, что и лейтенанты знают его, как писателя. Они горячо жали ему руки, сказали, что они поклонники его таланта, и все пили его здоровье. Оверин в свою очередь потребовал бутылку и пил за здоровье моряков.

Прощаясь, пожилой моряк звал Оверина побывать на крейсере.

— Очень будем все рады.

Оверин обещал непременно приехать.

Когда компания моряков ушла, он принялся за свои устрицы и то и дело поглядывал на часы. Был первый час в начале. Сирена не показывалась.

«Наконец-то!» — подумал он, когда отворились двери. Он поднял глаза и положительно замер от восторга.

V

Действительно, она была хороша, эта ослепительная блондинка лет двадцати пяти, высокая, стройная и гибкая, с собранными в коронку на маленькой головке рыжими, отливавшими золотом, волосами, в которых была воткнута алая роза, и черными глазами, светившимися какой-то чарующей и в то же время насмешливой улыбкой.

Свежая, как вешнее утро, в изящно сшитом летнем платье, она шла грациозной, легкою походкой в сопровождении нескольких мужчин, в числе которых был, к удивлению Оверина, и господин товарищ министра. Подбежавший лакей указал им накрытый столик невдалеке от Оверина. Родзянского не было.

Молодая женщина скользнула по Оверину взглядом и села так, что Оверин мог ее видеть.

И Оверин, восхищенный и несколько подавленный, разглядывал ее.