Черноморская сирена

Родзянский склонил низко голову с тою, несколько аффектированною, почтительностью, с какою часто кланяются дамам, чувствующим неловкость своего фальшивого положения, и, смело взглянув в лицо Варвары Алексеевны, нашел, что она хороша собой и «дама с характером».

«То-то Оверин целый год при ней!» — подумал он, пожимая протянутую ему маленькую и мягкую руку в кольцах.

— Так вы в редакцию? А я думала, что в двенадцать часов мы позавтракаем вместе. Я рассчитывала и на вас, Александр Петрович! — проговорила Варвара Алексеевна, присаживаясь к столу. — Дмитрий Сергеич! будьте любезны, прикажите подать мне кофе.

Родзянский низко поклонился и сказал, что он дал слово быть в двенадцать часов в редакции местной газеты.

— Там, — заговорил Оверин, — оказался сотрудником наш общий старый знакомый. Хочется его повидать. А он бывает в редакции только с двенадцати до часу.

— Да… с двенадцати до часу! — подтвердил Родзянский, убедившись, что Оверин врет по-прежнему с необыкновенною смелостью.

— А не позавтракаем ли мы в час, Варвара Алексеевна? Если вы согласитесь на это, то мы к часу вернемся… Не правда ли, Александр Петрович?

Варвара Алексеевна аппетитно отхлебывала маленькими глотками кофе, заедая его небольшими ломтиками белого хлеба с маслом, и несколько раз неожиданно взглядывала то на Оверина, то на его приятеля.

И хотя оба они сидели с самым невинным видом, тем не менее и эта «редакция», и этот неожиданный «старый знакомый», о котором раньше Дима ни слова не говорил, — а он выбалтывал решительно все, кроме встреч с женщинами, — показались ей почему-то подозрительными. Инстинкт сыщика подсказывал ей, что тут пахнет каким-то заговором. И этот рыжий приятель Димы, с его изысканною любезностью и маленькими острыми глазами, в которых играла усмешка, не внушал ей особенного доверия.

«Верно такой же юбочник, как и Дима!» — подумала Варвара Алексеевна, и вслед затем в голове ее блеснула мысль об этой красавице — Сирене, около которой был вчера приятель Димы.

И ей вдруг захотелось скорей уехать из Севастополя. По крайней мере, Дима не успеет познакомиться с Сиреной и увлечься ею, если она, в самом деле, такая опасная, как говорят.

Ей было обидно. Самолюбие ее жестоко страдало при мысли, что она должна вечно бояться за человека, которого она безгранично любила. Она втайне презирала легкомыслие своего любовника и тем не менее ужасалась при мысли о разрыве и надеялась прибрать его к рукам и сделаться его женой. Муж, конечно, даст развод. А она знала Оверина, знала, как он безгранично добр и бесхарактерен.

— В час так в час! — весело проговорила Варвара Алексеевна и, желая очаровать Родзянского, как приятеля Димы, взглянула на него ласково, кротко и в то же время кокетливо.

Родзянский слегка выпятил грудь и закрутил свой рыжий ус.

— Надеюсь, Александр Петрович, — заговорила она своим мягким, грудным голосом, — вы не лишите меня удовольствия видеть и послушать вас за завтраком. Я так много слышала о вашем уме, о ваших интересных похождениях от Дмитрия Сергеевича, что вы поймете мое желание поближе познакомиться с таким интересным человеком! — прибавила Варвара Алексеевна с очаровательной улыбкой, которая дала возможность показать ряд мелких, ровных и ослепительно белых зубов.

— Я постараюсь быть, Варвара Алексеевна, хотя боюсь, что не оправдаю ваших ожиданий, — скромно промолвил Родзянский, весь вспыхивая до корней волос от комплимента молодой женщины.

Оверин в это время подумал: «Куда это гнет Вавочка?» и насторожился.

— Скромность, конечно, добродетель…

— Я не очень скромен, Варвара Алексеевна, но дело в том, что Дмитрий Сергеич слишком тороплив в своих определениях.

— Слишком увлекающийся человек, хотите вы сказать?

— Пожалуй, что и так.

— Валяйте, валяйте, не стесняйтесь, Александр Петрович, я привык к критическому отношению к моей особе. Знаете ли, Варвара Алексеевна, никто не ругает меня так, как мои милые приятели и особенно Александр Петрович.

— За что, главным образом? — полюбопытствовала Варвара Алексеевна.

— Да решительно за все! — проговорил, заливаясь хохотом, Оверин.

— Однако?

— За статьи, за легкомыслие, за расточительность, за фантазерство, за скоропалительность действий, за то, что я позволяю себе роскошь говорить, не стесняясь, то, что приятели считают ерундой, одним словом, я в их глазах в роде помешанного и все изощряют надо мною свое остроумие, более или менее удачное! — весело заключил Оверин.

— И тем не менее все любят его! — вставил Родзянский.

— Да, есть такие счастливые характеры. Дмитрию Сергеевичу готовы простить то, что другим не прощают! — промолвила Варвара Алексеевна.

— Потому что в действительности серьезных вин нет, Варвара Алексеевна.

— Будто? — проронила молодая женщина и бросила на него восторженный взгляд. — А что мы, господа, будем после завтрака делать? Кажется, в Севастополе нечего осматривать да и негде гулять. Он хорош в небольшой порции, этот Севастополь… И знаете что, Дмитрий Сергеевич… Вы как хотите, а я с первым же пароходом уезжаю на южный берег… Когда отходит пароход?

— Завтра в час! — ответил Родзянский.