Черноморская сирена

Не вспомнил он ее и проснувшись в Химках, и когда поезд пришел в Москву. По недовольному лицу Вавочки и по ее сухой встрече он чувствовал, что вина за ним немаловажная, и проведя свою спутницу в вокзал, занял угловой отдаленный стол, велел подать кофе и сел напротив Вавочки, имея в лице выражение несправедливо обиженного человека и едва уловимую улыбку в глазах.

«Начинайте, но только поскорей!» — просили, казалось, эти ласковые, мягкие и в то же время лукавые глаза, наблюдавшие незаметно Варвару Алексеевну, плохо выспавшуюся, с дурным цветом лица и потому, вероятно, еще более раздраженную.

Варвара Алексеевна не заставила долго ждать.

Она огляделась, — вблизи никого не было, — и проговорила:

— Вам не стыдно? И вы, конечно, отлично спали ночь?

Варвара Алексеевна усиленно подчеркивала: «вы».

— Но объясните, ради Бога, в чем дело?

— Вы не догадываетесь?

— Честное слово не догадываюсь.

— Какой же вы… бессовестный! Вчера, когда мы ехали на вокзал, говорили вы, что не виделись с этой певичкой Востроглазовой.

«Вот оно что!» — подумал Оверин и ответил.

— Говорил и, конечно, не видался. Раз как-то, дня два тому назад, я, правда, встретил ее на улице.

Тогда Варвара Алексеевна вынула из своего маленького дорожного мешочка измятый исписанный листик почтовой бумаги и, передавая Оверину, промолвила:

— А это что?

Оверин пробегал письмо к нему, принесенное на квартиру Варвары Алексеевны перед самым отъездом на вокзал. Варвара Алексеевна, по почерку догадавшаяся, что письмо от женщины, спрятала и прочла, как только вошла в вагон. Письмо было уличающее, полное благодарных и довольно подробных воспоминаний о проведенном времени после театра.

«Ловко влопался!» — подумал Оверин и мысленно обругал певичку и за обстоятельное воспроизведение горячих поцелуев, и за глупость посылать письма на квартиру Вавочки.

И, улыбаясь своею чарующею улыбкой, виновато проговорил, небрежно разрывая письмо:

— Ну, что-ж? Ну, положим, ужинал. Ну, положим, даже поцеловал раз, другой. Так, ведь, это пустяки, о которых и не стоит говорить такой умнице, как вы. Вы знаете, что истинно люблю я только одну вас.

Оверин пожалел, что нельзя было немедленно же прибегнуть к доказательствам и расцеловать Вавочку, и потому предусмотрительно прибавил:

— Я постараюсь достать отдельное купе и мы поговорим. Я расскажу вам, какое у меня знакомство с этой певичкой, и вы убедитесь, что я не виноват, как вам кажется. Право, совсем не виноват. Несколько поцелуев после шампанского. Самый невинный флирт.

— Воображаю! — брезгливо промолвила Варвара Алексеевна.

— Клянусь вам! Да мы и не одни были!

— Не одни? — подозрительно кинула Вавочка.

— С нами ужинал Белобрысов! — внезапно соврал Оверин и прибавил: — можете спросить у него!

Надо полагать, что Варваре Алексеевне очень хотелось верить Оверину. Вместо того, чтобы, после таких двусмысленных объяснений, поговорить с ним «серьезно», как собиралась, она вдруг смягчилась и тихо, с грустным видом, промолвила:

— Ах, Дима, Дима! Как ты меня терзаешь последнее время. Пожалей свою Вавочку!

Оверин мгновенно просветлел, что горизонт очистился. Он не любил, чтобы на него дулись.

И он так искренно обещал больше не терзать Вавочки, так ласково-вызывающе смотрел на нее. что Вавочка простила Диме и, протянув ему обе руки, выразила удовольствие, что от Москвы они поедут вдвоем.

— А то одной так скучно. И дамы все какие-то не интересные, Дима.

Весело болтая о том, как должно быть хорошо теперь в Крыму, как уединенно поселятся они в Алупке, Мисхоре или Ялте, как отлично будет заниматься Дима, — они выпили кофе. Кондуктор объявил, что передаточный поезд скоро идет на станцию «Курск», но они теперь решили приехать на станцию на извозчике, предварительно позавтракав в Эрмитаже. Оверин пошел справляться об отдельном купе до Севастополя, а Варвара Алексеевна пошла в дамскую комнату тщательнее заняться своим туалетом. Минут через пятнадцать она вернулась свежая и цветущая под вуалеткой и крепко пожала Диме руку, узнавши, что он купил отдельное купе. Через несколько минут они уже ехали на отличном лихаче в город.

III

Чудным ранним утром поезд подходил к Симферополю.

Оверин только что проснулся, разбуженный лучом солнца, проникшим из-за опущенной шторы. Он потянулся, не зная, спать или бодрствовать, взглянул на крепко спавшую Вавочку с предусмотрительно накинутым поверх лица платком (лица во время сна не всегда привлекательны), заглянул сквозь штору на ослепительный пейзаж и вышел на платформу.

Оверин жадно вдыхал чудный, полный острой свежести, воздух раннего майского крымского утра и любовался дивным пейзажем. Налево мелькали деревни, поля с яркою зеленью, сады с цветущими черешнями, сливами, яблоками и грушами, и от этих бело-розовых деревьев неслось благоухание. А далее виднелись цепи гор с их верхушками, подернутыми золотистой дымкой. Над другими вершинами носился туман.

И над всем этим медленно поднималось ослепительное солнце по бирюзовому безоблачному небу, заливая блеском сады, поля и деревни.