Черноморская сирена

— Какая прелесть, — невольно воскликнул Оверин, любуясь южной природой и чувствуя какую-то бодрящую жизнерадостную силу в своей груди.

Он вспомнил про Петербург, про эти острова, сырые и холодные, и как хорошо казалось ему здесь. Какая прелесть эти серебристые тополя, эта тонкая, нежная листва акаций, готовых цвести. Что за воздух! Что за виды!

Раздался свисток. Поезд приближался к станции.

Оверин вернулся в вагон и заглянул осторожно в купе. Его спутница крепко спала. Он не хотел ее будить, и один вышел на станцию, чтоб выпить стакан чаю.

Все здесь говорило об юге. И эти татары с южного берега в своих шитых куртках, с барашковыми шапками на головах, в широких шароварах и чевяках, — важные, степенные, с правильными чертами красивых, казалось, бесстрастных лиц, и скрип подъезжающей маджары, и этот прелестный садик начальника станции, где олеандры, розы, фиалки, резеда и другие цветы ласкали взгляд и несли благоухание, и эти названия дальнейших станций: Булганак, Алла, Шакул, Бахчисарай…

В буфете пусто. Немногие заспанные пассажиры и несколько местных жителей-южан со смуглыми лицами, горбатыми носами и глазами, похожими на черносливы, не то греки, не то караимы, не то евреи,

Оверин наскоро выпил стакан скверного чаю и вышел на платформу. Впереди, по направлению к Севастополю, синели горы, невысокие, мягких, нежных очертаний. Налево виднелись белые дома Симферополя, утопающие в зелени садов, с золотыми маковками церквей, с куполами мечетей и верхушками минаретов. Издали он казался красивым городком.

Звонок, и Оверин опять остался на платформе. Не хотелось возвращаться в вагон.

Поезд двинулся, и чем далее, тем живописнее были места. Вот и Бахчисарай — это татарское гнездо, живописный маленький городок, не видный со станции, в ущелье среди скал, с домиками, которые лепятся один около другого, со множеством мечетей. На станции одни татары… и несколько татарок в покрывалах, сквозь которые виднеются только черные, узкие глаза… Слышатся гортанные звуки татарского языка, и изредка прорывается русская речь станционных служащих.

Оверин вспомнил, конечно, про Бахчисарайский фонтан, про дворец крымских ханов и решил непременно сделать экскурсию в Бахчисарай и непременно верхом, забывая в эту минуту, что Вавочка будет с ним и, разумеется, будет его сопровождать всюду.

Несколько тоннелей, и поезд спустился в Инкерманскую долину и повернул к Севастополю. Южная бухта, на берегу которой шел поезд, сверкала направо. Налево — высились скалы Инкерманского камня. Мелькнул пещерный монастырь в скале.

Севастополь был близко. Пора было будить Варвару Алексеевну.

Оверин вошел в купе и нашел Вавочку уж умытой и причесанной. Веселая и радостная глядела она в открытое окно.

— Неправда ли, хорошо, Вава? — спросил Оверин, целуя ее руку.

— Прелесть! — отвечала Варвара Алексеевна, — крепко пожимая руку Оверина и взглядывая на его красивое, жизнерадостное лицо восторженным и вместе с тем благодарным взглядом женщины, обожающей своего любовника.

— Ты хорошо спал, Дима?

— Отлично. А ты, Вава?

— Превосходно… Крепко, крепко! — прошептала она и вдруг, вся краснея, поднесла большую широкую руку Оверина к губам и прошептала: Милый, как я тебя люблю.

Оверин прильнул к губам Вавочки.

— А я разве тебя не люблю? Люблю, люблю! — нежно повторял он и в эту минуту искренно был уверен, что любит эту хорошенькую Вавочку и что здесь в Крыму любовь его возродится с новою силой.

— Садись напротив. Давай смотреть в окно.

Они смотрели в окно, и их головы почти касались. Им было обоим весело. Они обменивались радостными восклицаниями, смеялись, и Оверин держал в своей руке крошечную руку Вавочки и тихо сжимал ее.

Давно уж не было им так хорошо вместе.

— Гляди, Вавочка, вон и чинуша высунулся из окна.

Вавочка повернула голову. Маленький бритый и желтый господин так и впился в молодую женщину, и глаза его загорелись.

— Нахал! — шепнула Вавочка, садясь на диван.

— За что ты его так?

— Смотрит во все глаза. Такой противный.

— Крым, весна… И ты такая красавица, Вавочка! — смеясь заметил Оверин. — Ну, вот и приехали!

Поезд остановился.

Через пять минут Оверин и Варвара Алексеевна ехали в фаэтоне в город. Следом за ними ехал другой фаэтон с вещами.

Поднимались в гору. Внизу отливала изумрудом корабельная бухта. После подъема сразу открылся Севастополь, чистенький, белый, сверкавший на солнце. Когда фаэтон въехал на главную большую Екатерининскую улицу, наши путешественники увидали красивые дома и несколько развалин, оставшихся после войны. Налево, на горе, красовалось красивое здание в греческом стиле восстановленного Петропавловского собора, бывшего в развалинах после войны, с портиком и колоннадой, напоминающими Партенон. Направо белели колонны Графской пристани и сквозь них виднелась северная бухта и несколько кораблей. Поворот влево, и большая гостиница на самом берегу моря перед бульваром.

Нашим путешественникам отвели два просторные номера рядом.

Когда Оверин отворил окно, он замер от восторга.