Черновик человека

Да ты что!

Ну да, а их это особо не колебало. Для них тело было только контейнером для души. Летающая тарелка должна была души из контейнеров забрать. Если захочешь купить книжку – стоит всего пять долларов. Вообще подходи к прилавку, поболтаем.

Спасибо, подумаю.

Подумай, Света! Что, уходишь? Ну, пока. До скорого.

Света выходит с мыслью об инопланетянах, и черное небо распластывается над ней. Город, бесформенный, сползающий в море, расползающийся по окрестным долинам, окружает ее. Все, кто бы ни жил здесь, были чужаками на этой земле. Когда-то сюда приезжали монахи, неужели им не вспоминалась родная Испания, неужели они считали эту пустыню, этот океан с огромными волнами, почти не пахнущий солью, эти горы и серую траву своей новой родиной. И если это не родина, то как называется то место, где ты умираешь, а не рождаешься? То место, куда судьба привела тебя, то место, куда ты дал судьбе тебя привести, земля, в которую ты костьми лег, последняя верность, союз навсегда?

Как он сказал, эта секта называлась? «Небесные врата»? Надо будет дома посмотреть.

Если выйти к океану и посмотреть налево, вдалеке на холме горят огни мексиканской Тихуаны. Если смотреть вперед, то через много-много-много океанских миль там должна быть Азия. Если же уходить от моря в глубь материка, там не будет ничего, духота, пустыня, пространство, принимающее всех и всем чужое.

Почему им казалось, что инопланетяне прилетят именно сюда? Может, потому, что здесь все такое чужое – и океан этот, и пальмы, и наспех построенные дома у огромных, как посадочные полосы, хайвеев – будто бы иная планета уже началась, она уже здесь, мы на ней существуем.

Мама, мама, ты спишь? Знаешь, тут была такая секта, «Небесные врата»? Оказывается, они все покончили с собой. Все тридцать девять человек. Здесь, в Сан-Диего. Увидели комету, решили: это инопланетяне за их душами прилетели. Значит, надо поскорее от тел освободиться. Тело – это же только транспортное средство: в космосе они им не будут нужны, в космосе им дадут совсем другие, эфирные тела.

Мама, у них учитель был совершенно чокнутый. Знаешь, что он говорил? Скоро Земля будет переработана во вторсырье! Я – единственный путь ко спасению. Мой Отец послал меня сюда из внеземной цивилизации. Прислал меня к вам, чтобы я забрал ваши души. Я – не то, что вы видите (не бритый налысо мужчина с безумными глазами, не учитель, которого выгнали с работы за приставания, не бесталанный музыкант).

Я пришел рассказать вам правду: ангелы – это пришельцы из космоса, пришельцы – это ангелы.

Мама, мама, знаешь, как они его любили? Они все были как близнецы: стриженые, тихие. В бесформенных балахонах. Не разберешь, мужчина или женщина. Бледные такие, как будто больные.

Мама, ты не спишь? Знаешь, сектанты эти, они только ночью из дома выходили. На небо смотрели, ждали комету. Какие у них голоса были, мама, нежные. Один сказал: «Я был в этой группе с четырнадцатого февраля. Примкнул в День влюбленных, вы понимаете». Вот ведь недолюбленные. Бывают же такие.

Ты посмотри это видео. Завтра посмотри, когда я на работу уйду. Они смеются, шутят, плачут от радости, что умрут. Мама, ты спишь?

Пятнадцать сектантов глотают барбитураты и запивают их водкой. Нежные, бритые, бесполые, они лежат на кровати, они ждут конца. Сила медленно уходит из ног, из рук, труднее становится дышать, приходит сон. Братья и сестры небесновратцы надевают им на головы целлофановые пакеты, накрывают их пурпурными одеялами.

Потом еще пятнадцать человек уходят в другие миры. Потом еще пять.

Двое остаются. Они всем помогли, а им никто не поможет, никто не натянет им на голову пакет из целлофана, никто не укроет их пурпурным одеялом. У них есть только водка и барбитураты. Но этого хватит, чтобы оставить земную оболочку и вознестись в космос.

Они хотели, чтобы их не судили.

Они говорили, что были счастливы.

Они хотели уйти, они хотели забыть о себе.

А вот я никогда не смогу забыть о прошлом. Так и будет стоять перед глазами: стадион, толпа рукоплещет, камера снимает, на меня нацелен прожектор, яркий луч режет глаза, а я – я читаю и читаю. Читаю и читаю, мама! Толпа внимает моим словам. Как тут уснешь! Неужели ты спишь, мама? Ты меня больше не слушаешь?

Я хотя бы себе почитаю стихи. Почитаю себе и послушаю себя, будто бы у меня тысяча ушей. Звук приходит. Звук приходит от небес в темный лес. И оставляет, оставляет. Нет, не помню. Помню аплодисменты, помню их любовь. Любовь, мама. Как же они меня любили тогда.

Под утро Света засыпает.

Она не слышит ни храпа матери, ни шума от мусоровозки. А когда просыпается, плачет.