Черновик человека

Ну, Глаша, типун тебе на язык. Ты для этого приехала, ужасы всякие предсказывать? А о будущем мы уже позаботились, мы с Валей оба ляжем здесь, на деревенском кладбище.

Я тебе что, клоун, с Ваганьковского сюда мотаться, чтобы за двумя могилами ухаживать. Нет, в одной будут. А ты уж, Георгий, где захочешь. Ты мне не родня.

Он никогда не знал, как с ней разговаривать. Он объехал полмира, дружил с геологами в Сибири, с доярками в черноземной полосе, с революционерами на Кубе, с поэтами в Лондоне, с балеринами и с космонавтами. Подростком еще уезжал на первом автобусе в Москву, где беседовал с пустыми еще улицами города. На последнем возвращался обратно в поселок. Сам, выглядывая по ночам из окон, научился разговаривать на пронзительном языке звезд.

А как говорить вот с такой Глашей, враждебной не только ему самому, но даже языку, на котором он пытается вести беседу? Он не знает ее словечек, он знает жаргон шестидесятых, который будет так же смешон ей, как смешны молодым любителям древностей их брюки и галстуки, пылящиеся на чердаках и в кладовках. Если бы в ней была хоть капля нежности, хоть чуть-чуть любви к стихам, все было бы по-другому.

Ну так что, Георгий, ты справляешься один или нет? Хочешь, чтоб я ее к себе увезла?

Нет, испуганно отвечает Георгий Иванович, нет, не хочу.

А зачем тогда звонил?

Мне казалось, ей надо с тобой повидаться.

Да, вишь, она глядит на меня, а чего хочет, не пойму. Ты все время на даче?

Я… Да. Иногда только на пару часов в Москву съезжу, а потом меня сразу сюда привозят. Ночевать в городе я не остаюсь. Так что мать всегда под присмотром. Правда, скоро в Америку полечу, но это всего на несколько дней.

В Америку?

Да, они там хотят, чтобы я выступил в паре университетов, в паре концертных залов, ну, сама знаешь (приврал, не утерпел).

А кто с ней останется?

Я еще не договорился, но, думаю, через медсестру можно будет устроить.

Хочешь, чтобы я с ней посидела?

Ты, здесь? Несколько дней на даче поживешь? С матерью? Ты это серьезно?

Да, Георгий, чего ты удивляешься. Она ж мне мать все-таки, не чужой человек.

Глаша, это было бы чудно. Просто чудно.

В голове возникает идиллия: Валентина и Глаша на крыльце, перешептываются, хихикают, ждут его. Он возвращается, и начинается веселье, разговоры на кухне до утра, сплетни о друзьях, восторженные вопли при виде подарков.

Спасибо, Глаша! А тебя не затруднит, ты ведь ребенка ждешь? Кто у тебя будет, мальчик или девочка?

Не затруднит. Ну, я тогда пошла.

Тебя проводить?

Докуда проводить? Я машину возле ваших ворот оставила.

Спасибо, Глаша. Спасибо, что согласилась посидеть. И спасибо, что зашла.

Он доводит ее до двери, смотрит, как она, тяжело ступая по слякоти блестящими сапогами, доходит до калитки. Калитка распахивается и закрывается. Глаша так и не обернулась. Хлопок двери, шум мотора, хлюпание колес по дороге.

Георгий Иванович запирает дверь и возвращается за стол. Ну вот и посидели, вот и хорошо, говорит он. Валентина продолжает смотреть в окно. Ее глаза сухи, лицо снова неподвижно. Холодно, произносит она неотчетливо, хоадно. Давай, я отопление включу, Валя? Давай? Нет? Не хочешь разговаривать? Ладненько, тогда молча посидим.

Валь, а Валь, спать пойдем? Давай сначала зубы почистим. Иди сюда. Берем щетку, выдавливаем пасту. Вот, держи. Ну, Валентина, зубы. Я тебе помогу. Можно я подержу твою руку? Так. Водим аккуратненько. Еще водим. Теперь выплевываем. Хорошо. Вот полотенце. Пошли в постель.

Он выключает свет и лежит, заложив руки за голову. Слушает дыхание жены. Надеется, что она спит. На секунду ему становится хорошо. Итог дня: он не дал Валентине потеряться, Глаша приехала и уехала, теперь они дома, в уютной постели. Может быть – конечно, глупо надеяться на такое чудо – но вдруг в эту ночь разум вернется к Вале. Клетки мозга каким-нибудь образом восстановятся. Она откроет утром глаза, посмотрит на него и скажет: что это со мной было? Несколько месяцев как в тумане. Я что, болела?

Жена поворачивается и обнимает его, прерывая грезу. Он думает, что это она во сне, и осторожно перекладывает ее руку на простыню. Но она обнимает его снова, прижимается к нему, не испуганно, а со страстью. Ее губы ищут его губы и находят. Валя, говорит он в перерыве между поцелуями, Валя, почему ты не спишь? Она гладит его по груди, по животу, ее рука спускается, и Георгий Иванович чувствует прилив желания и стыда. Как будто жена застала его в постели с любовницей, но любовница и жена – это одна и та же Валентина. Молодая и сильная Валентина прижимается к нему и возбуждает. Слабоумная, хрупкая Валентина стоит в углу и смотрит на постель, не произнося ни слова: в темноте он не может понять, хмурится ли она. И чем жарче его ласкает сильная Валентина, чем больше растет вожделение – тем тоньше становится тень слабенькой Валентины в углу. Да она и не может быть подлинной. Его Валя – бой-баба с загорелыми плечами, зависть писательских жен и похоть собратьев по цеху. Я хочу тебя, говорит он, вот так, сейчас, да, сейчас, милая, да, опять, ах, люблю тебя.

Потом она откатывается и забывает про него.