Черновик человека

Валя, слышишь меня?

Легкий храп вырывается у нее из глотки.

Заснула. Может, она уже ничего и не помнит.

Он подумал: может, их совокупление было прелюдием чуда, о котором он только что подумал? Он проснется подле прежней Валентины, той, которая была до болезни. Проснется с настоящей женой и настоящей любовницей – а не той, робкой, которая в углу таяла.

Ему снилось, что он в Америке. Что у него есть аппарат, похожий на телевизор, который он может включать, когда захочет, и смотреть на Валентину и Глашу, оставшихся в доме без него. Они сидят за столом на кухне, перед ними блюдо с печеньем, они сидят и улыбаются друг другу. Потом Глаша встает, делает несколько шагов к Валентине, с трудом волоча живот, и со всей силы бьет мать по щеке.

Он просыпается. Что это, мокрое, на лбу и на щеках. Пот, что ли. Фу, гадость. Как же теперь снова заснуть. Георгий Иванович зажигает лампочку возле кровати, берет детектив, пытается скоротать ночь. Убийства происходят на острове, под моросящим дождем, среди камней, поросших мхом, возле холодного моря. Их расследуют люди в свитерах грубой вязки, люди, у которых есть лодки, и тайны, и старые собаки, и рыболовные снасти. Перед рассветом приходит сон, тяжелый и краткий.

Утром первым делом он звонит Глаше и оставляет сообщение.

Глаша, спасибо тебе огромное, что согласилась посидеть с Валентиной, но, знаешь, я думаю, лучше будет, если все-таки медсестра посидит или мы наймем профессиональную сиделку. Тебе же надо на работу ходить, а они тут целыми сутками могут с Валей сидеть. Так что ты не волнуйся, я все беру на себя, мы справимся.

Георгий Иванович смотрит на телефон и ждет ответа. Ничто так не тревожит его, как молчание – редакторов, читателей, женщин. Он ненавидит ждать. Ждать – удел неудачников или юнцов. Он встает и начинает ходить из спальни в коридор, тихо ступая, чтобы не разбудить жену, и все же не в силах остановиться.

Телефон молчит.

* * *

Света с дядей Жорой стояли под кипарисом, и он, указывая куда-то – то ли на крону, то ли в небо, – проговорил: слышишь, как она кукует? Узнаешь? Кричала досадная, постоянная горлица, которую Света любила передразнивать: ку-КУ-ку, ку-КУ-ку. Ну, это местная птица, я знаю, у вас таких нет. Я не про то, Света, я про ее звук. Слышишь амфибрахий? Она не знала, что это такое, и он принялся объяснять ей стихотворные размеры. Оказывается, то, как она складывала свои стихи, имело название, много разных названий, в зависимости от того, куда падало ударение – но ведь я об этом не думаю, когда сочиняю! – это потому что ритм у нас всех в крови, мы потомки древних танцоров и песенников – и все стихи, которые мы с младенчества слышали, основаны на этом: ударный, безударный, ударный, безударный, или ударный, два безударных, ударный, два безударных. Это как на качелях качаться? Да. Пошли на аттракционы.

Они идут по набережной, длинноногий мужчина и семилетняя девочка. Света, слушай прибой и опять услышишь ритм, слышишь: бьет и отползает, бьет и отползает, посчитай, на сколько долей бьет и на сколько долей отползает, вся природа, Света, в ритме: восход – закат, луна рождается, луна умирает, волна набегает и откатывается, а кто идет против ритма, идет против жизни, Света. Она кивает. А знаешь, почему море «черным» называется? Потому что в нем якоря чернеют от сероводорода. Навстречу попадаются девушки в ярких косынках, просят автограф у Левченко, это ваша дочь? Нет, это поэтесса Света Лукина, не слышали о такой, нет, ну, скоро услышите, скоро ее узнает вся страна. Света шагает гордо.

Она учится у него: стих надо начинать с маленького, с комнаты, даже с кроватки, с игрушек, с рогалика луны за окном. Затем слова должны протаптывать тропку от дома ко всему поселку, к пляжу, к морю и к другим городам, а от них – к островам и континентам, ко всему земному шару, вращающемуся в бесконечной вселенной, и по всей этой вселенной ее стихотворение должно разлетаться, как позывные человечества. А когда перед публикой читаешь, кричи. Стих есть крик души, Света. Надо, чтобы в твоем голосе слышался этот крик. Но иногда надо шептать, замолкать, делать передышку. Потому что стих – это не только крик души, но и признание в любви, и тогда надо читать тише, тише, как бы склоняясь над ухом любимого. Послушай шепот этих волн, покорный скрежет сердоликов.

Они покупают билеты и заходят на качели-лодочки, такие медлительные поначалу, надо приседать и упираться ногами, чтобы раскачаться, но мало-помалу размах становится все сильнее, тяжелая лодочка взмывает, сердце екает, Света то заваливается, то нависает над долиной, видит горы с трех сторон и море с четвертой, видишь, Света, опять ритм, вжух-и-вжух, вжух-и-вжух. А давайте, дядя Жора, споем песенку про качели, знаете, «взлетая… выше…» – «летят, летят», подхватил Левченко. Дядя Жора (вжух-и-вжух), а какой день вашей жизни был самый счастливый? Мой самый счастливый день еще впереди, Света!