Черновик человека

Георгий Иванович поставил чашку на стол, подошел к видеомагнитофону и порылся в видеокассетах. На всех лентах был запечатлен Георгий Иванович, в разных возрастах и разных ипостасях. Сейчас ему захотелось посмотреть итальянский фильм о Христе, единственный фильм в коллекции без Георгия Ивановича, хотя Георгий Иванович должен был там появиться. Не просто появиться – режиссер хотел снять его в роли Христа. Русский поэт, молодой, отважный, бунтарь – он стал бы лучшим Христом во всей истории мирового кино. Гады из министерства не выпустили его в Италию сниматься. Сказали, буржуазный режиссер. А какой он, к чертям, буржуазный, когда он был член коммунистической партии?

А роль была его, действительно его, Георгия Ивановича роль. Чем старше он становится, тем больше понимает: Христос – это он, Георгий Иванович Левченко.

Это я этот младенец, мне дары приносят. Ну и лица, ну и цари, беззубые, в тюрбанах, все несут мне дары. А Иосиф ко мне руки протягивает, а я к нему бегу. Вот я уже взрослый.

На экране чужое лицо, лицо испанского студента, который вместо него снялся. Красивый парень, но статичный какой-то, мимики не хватает. Жара недостает. На лицо студента наплывает лицо Георгия Ивановича – каким был сорок лет назад. Вот это настоящий Иисус.

Сердце мое кровоточит с рождения.

Изыди, Сатана. Я с чистым ликом твердо говорю ему: изыди. Он меня старше, он искушен в делах мира сего, но пасует перед моей твердостью. Я иду упругим шагом мимо пастухов и рыбаков и говорю им: покайтесь. Они следуют за мной, они мои ученики теперь. Родные и близкие подходят ко мне, я не остаюсь с ними. Я иду дальше.

Как я радуюсь, когда могу накормить народ! Как улыбаюсь, когда ко мне подходят дети с цветами! Как гневно переворачиваю столы торговцев.

Черно-белый, строгий я. У меня глаза лани и тигра. И брови Вседержителя.

Мое одиночество. Один я иду по воде, один стою у стены крепости, молния освещает мое лицо, по щеке бежит слеза, ветер треплет мою одежду, меня уводят. Я бросаю прощальный взгляд на город и говорю: все здесь будет разрушено. Женщина умащивает мне волосы маслом, и на мгновение я спокоен и счастлив.

Римляне приходят, чтобы арестовать меня. Я предан. Петр отрекается от меня. Иуда надевает петлю на шею, виснет и раскачивается – жалкий труп. Солдатня бьет меня. Плебеи смеются надо мной. Мать падает в обморок.

Меня распинают. Глядите на мою страсть. Я умер за ваши грехи.

Георгий Иванович утирает слезы.

Я был пронзен любовью стадионов, распят женщинами, которые бросались мне под ноги. Критики закидывали грязью, читатели кричали браво. Я был самый высокий, самый широкоплечий. Стоило мне войти в комнату, никого больше не существовало там: я заполнял собой все.

Георгий – первый поэт, лидер нового поколения, звезда оттепели, говорили друзья.

Вульгарная бездарность, полон собой, необразован и неотесан, говорили враги. Сам не знает, почему так популярен, но от своей известности сходит с ума.

Какой удалой этот Джорджи, как он кидает рюмки через плечо, как заводит песню, настоящий русский парень, не то что мы, тихая мелюзга, говорили иностранцы. Их жены прибавляли: русский мужик, страстный, как нам хотелось бы такого в постель, Джорджи, это сухое лицо, этот прямой нос, рот, прорубленный топором, прямые волосы без затей, широкие плечи, громовой голос, раскатистый хохот, а побежали ловить попутку, а давай дернем отсюда к чертовой матери.

Воображает себя трибуном, мессией, а сам продался Западу, проститутка болтливая (говорили патриоты). Совковый поэт, дутый талант, давно продался власти, он же не просто так за границу ездит, он специальные задания выполняет, а вы что думали (говорили эмигранты). Георгий, мы за тебя горой, обещали друзья в России. Хорхе, мы с тобой всегда, и но пасаран, амиго, уверяли друзья на Кубе. Джорджо, ты будешь Христом, говорил режиссер. Говно твои стихи, говно, говно, говно, иной писака нашептывал по пьяни (ему же тоже хотелось прославиться, но не получалось), и приходилось бить ему морду, без особого гнева, без гордости, но бить приходилось, и нос ломать, а что еще делать прикажете с такими вот говнюками.

Георгий Иванович выключает видеомагнитофон, встает в полный рост, смотрится в зеркало. В полутьме лицо его кажется помолодевшим. Он и сейчас соберет стадион, если захочет читать. Аплодисменты, цветы, воздушные поцелуи, крики поклонниц, просьбы подписать книжку. Потому и за океан зовут с выступлениями. А кого еще зовут, из наших-то кто ж еще сможет собрать там целый зал народа?

В спальне поскрипывают половицы. Топ-топ. И опять: топ-топ. Скрипит дверца. Неужели Валентина еще не спит. Что она там делает. Шкаф, что ли, открывает. Надо пойти посмотреть, все ли в порядке.

Валя, Валя, что ты делаешь, с ума сошла?

Валентина вытащила из-под кровати чемодан и раскрыла его на полу. В чемодане уже лежит горка ее одежды. Шкаф разинул обе створки. Валентина сметает с полок блузки, свитера, срывает платья с вешалок и кидает в чемодан. Туда же она бросила тапочки и одну гантелю Георгия Ивановича.

Валя, что ты делаешь?