Чернозём

Перестатизм уже начинал побеждать, и я промычал в ответ что-то нечленораздельное. Минут через двадцать сердце вдруг сорвалось в галоп, и мир слегка замедлился, точно оказался дауном. Мухоморная отрава выстирала желудок и тот начал крутиться, как барабан. Тело костяной иглой прошил озноб, и я пододвинулся ближе к костру, чтобы согреться. На секунду захотелось залезть в пламя и оседлать гарцующих там огненных коней. Я видел, как огненные гоплиты соскакивали с березового полена, похожего на пылающего троянского коня, и кололи длинными языками-сарисами сосновые сучья. В мозаике лопающихся углей совершалось настоящее гераклитово таинство. Огонь с рычаньем раскусил сук, похожий на берцовую кость, и вверх брызнул рой искр, подпаливших небу лобковые волосы.

Искры испарились, но над костром, зависнув, заблестел плазменный шарик. В глазах не двоилось, я отчётливо видел сгусток огня, поплывший к краю лагеря, туда, где ничком лежал нокаутированный свет. Словно пламя зажигалки, тоненькое и хрупкое, оно скрылось за стволами, как будто зовя меня за собой.

Затылком я увидел, как в палатке спит Сырок. Ухом я увидел, что ему снится красивая девушка с распущенными волосами, которая настойчиво берёт его за руку, и я не стал его будить. Между тем огонёк, вильнув бёдрами, заставил подняться и пойти за ним. Я протягивал к нему ладонь, стараясь поймать, но вместо этого пальцы сжимали ломкие кудри кустарника. Лагерь остался позади, а луна свисала с неба сморщенной апельсиновой кожурой. В кофейной темноте нарастали непонятные звуки. Я различал то чьё-то пение, то плеск воды. Вдруг человеческое осознание выскользнуло из меня, и на несколько ужасных мгновений я ощутил себя полевой мышью. Тут же из травы показалась голова змеи, а в ветвях радостно ухнул филин. Кто-то, клацая коготками, пробежал по поваленному дереву. Медленно и величаво по опавшей листве ко мне заскользила царственная сколопендра. Она захотела обнять меня всеми своими лапками. Ночные хищники, почувствовав мышиный страх, приблизились, и уже готовы были пожрать меня, для чего раззявили пасти, жвала, клювы и рты, когда я неимоверным усилием воли вновь осознал себя человеком.

Сознание вернулось в точку между глазами, и в груди улегся мышиный стрёкот. Я был совершенно мокрым и стоял у кромки болота, прислонившись к хилому деревцу. Огонёк пропал, но источник непонятных звуков по-прежнему был где-то рядом, и я выглянул из-за ствола. Участившееся тут же сердцебиение прогнало по венам мухоморный отвар, и зрение приобрело ястребиную чёткость.

На болотной кочке сидело существо с прозрачной головой, где медленно крутился и оседал ил. Веки ему заменяли две огромные водомерки, скользившие по бесцветным глазам. В прозрачном брюхе плавали мелкие рыбёшки, а то, что можно было назвать одеждой, больше походило на вылинявшую рубашку из водорослей. Знакомый огонёк насмешливо кружился над головой чудища.

- А что, - пробулькало оно, - если схватить тех двоих, приволочь сюда и утопить? Славное дельце бы вышло. Мокренькое.

Обнаженные женщины, расчёсывающие морскими звёздами ряску, заменявшую водяному волосы, звонко, под стать луне, засмеялись. Среди них выделялась одна русалка с тугими, как колосья, волосами:

- Не боишься, дедушка, что мы их будем любить больше, чем тебя? Ведь они молодые и красивые, а у тебя из левой ягодицы вода капает!

Рассвирепевший водяной взмахнул руками-ластами, и хохочущие русалки, скрывшись в воде, вынырнули подальше от взбалмошного хозяина болота. Они в шутку кинули в него илом и принялись плескаться. Замелькали длинные тонкие ноги. Особенно красиво взмахивала волосами та невысокая русалочка. Я засмотрелся на то, как луна целовала её холодные, обнаженные груди, как ночь распаляла голубовато-зелёные глаза, то превращая их в кувшинки, то вновь зажигая на бледном лице. Захотелось выйти из-за дерева и поплавать с этой дамой.

- Девки, ишь чего...

Водяной задумчиво раздвинул себе брюхо, оттуда вылилось порядочное количество воды, а затем сказал:

- А ты что думаешь, учёный?

Возвышенность, которую я сперва принял за кочку, повернулась к водяному, и я понял, что это человеческая голова.

- Думаю, что недолго тебе жить осталось.

Водяной встрепенулся:

- Это чегой-то?

Утопленник произнёс:

- Доберутся люди до тебя. Лесок порубят, болото осушат, а потом трассу проложат. Выведут под корень и твои огоньки, и русалок, а тебя, - голова хрипло засмеялась, - объявят фольклорным пережитком. Повесят твоё чучело в музей.

Водяной в ужасе приподнялся на кочке:

- Меня? В музей? Не бывать! По ручья уйду в протоку, а там поминай как звали. Не взять меня этой, как его... ну, подскажи...

- Системе.

- Вот! Не зря я тебя утопил, ты уж извини, просто умный. Много историй знаешь. Не с этими же дурочками, - водяной махнул в сторону резвящихся русалок, - беседу вести. Ты лучше скажи мне, отчего оно так всё получилось?

Голова тяжело вздохнула:

- Постмодерн!