Чернозём

Взгляд забежал вперёд и я с ужасом увидел знакомый аристократический профиль. Это был наш пропавший товарищ, каким-то образом утонувший в болоте и ставший его пленником. Теперь его вытянутая голова торчала из болота, а прямо в ухо настойчиво, точно умоляя взять в жёны, квакала лягушка.

Водяной, подумав, понуро согласился:

- Раньше ведь как, на праздник мне, бывало, и коня дарили. Помните, по апрелю-то, в Водопол, кто - вина, кто - хлеба каравай. Всякий, кто на болото приходил, что-нибудь мне да оставлял. А сколько детей топилось и все в огоньки превращались. Столько много их было, что можно хороводы вокруг болота водить. Или гирлянды огоньков вешать. А сейчас один-два и обчёлся. Раньше придут юноши за клюквой, а ты им одно русалочье плечико покажи, так они сами в воду попрыгают, успевай только на дно тащить. Водянок сколько красивых у меня было, одна другой краше! Сейчас приедет раз в два года какая-нибудь дурында городская, как посмотришь на неё в полглазка и в ужасе плывешь со всех ласт подальше, да молишься, чтобы эта дура не утонула, а то ведь сраму потом натерпишься. Нет, что и говорить, раньше и болото было мокрее и комары злее. А сейчас? Как там ты говоришь, ну, слово это?

Голова устало повторила:

- Постмодерн.

Русалки, почувствовав огорчение водяного, успокоились и запели. Грустная, протяжная песнь поплыла над болотом, и чтобы послушать её из тины тут и там поднимались утопленники. Они хлопали глазами, выплёвывали из лёгких застойную воду и раскачивались в такт песни на слабых волнах неспокойного в эту ночь омута. Их было множество, и я увидел советскую и немецкую формы, ватники, шинели, куртки, рубашки. Всё поразительно новое, как будто они утонули только вчера, но по тому, как тяжело они смотрели на луну, было видно, что они жили в этом болоте уже множество лет.

Меня сразу же потянуло выйти из-за своего укрытия, и когда я выглянул оттуда, то увидел, как на меня предостерегающе смотрит утонувший человек. Мутная бородка сразу же убедила меня в верности первых моих догадок. Я бесшумно сделал ещё несколько шагов, и он, грустно созерцая меня, предосудительно покачал головой. Но я, околдованный, делал шаг за шагом. Воды уже было по щиколотку, грязь с удовольствием втягивала ноги, когда меня заметил водяной, который визгливо закричал:

- Вот он! Хватай его! Скощухи не будет!

Песня прекратилась, и русалки с хохотом устремились ко мне. Склизкая рука попыталась схватить за ногу, опрокинуть и утащить в болото. Даже царь воды с грохотом рухнул в тину и поплыл ко мне. Чары, как и действие мухоморов, рассеялись, и я стремглав бросился прочь. Несколько раз я упал, чувствуя девичий смех за спиной. За плечи хватили длинные женские пальцы, кто-то целовал в губы и коряги стремились подставить подножку. Прибежав в лагерь, первым делом я подкинул в костер хворосту и раздул такое пламя, что от его треска из палатки показался недовольный Сырок:

- Ну и как твои мухоморы? - игриво спросил он, - Действуют?

Клацая зубами от страха, я ответил:

- В этот раз как-то не удалось.

***

Она хорошо помнила тот жаркий июньский день.

Те события всегда возникали в памяти как-то вдруг, без очереди. Земля не могла избавиться от них или забыть. Ей оставалось только раз за разом вспоминать, как лето расстегнуло рубашку, и над равниной блестело вспотевшее небо. Разнотравье переговаривалось стрекотом кузнечиков, и, казалось, что эта бесконечная жаркая ширь и бесконечное голубое небо, навсегда застыли в вечности. Лишь склонивший голову ковыль равнодушно качался на слабом ветру.

Грунтовая дорога, тянущаяся непонятно откуда в непонятное куда, вдруг, слегка задрожала. Тут же затихли кузнечики, заглушенные шумом моторов. Спекшаяся дорога, не имеющая названия, а одно только направление, затрепетала и, накаленная до цвета супеси, местами потрескалась. Ковыль уставился на приближающуюся длинную механическую гусеницу.

Это шли немецкие танки.