Чернозём

- Химикаты. Серная кислота, азотная, ацетон? Глицерин? Дизель?

- Этого добра там полно! Только дизель я постоянно отгружаю, чтобы трактора заправлять, давайте без него?

Мы оставили фургон в придорожных кустах, а сами направились к ангару. Небо было натёрто тёмно-синим фосфором, влажная трава обмывала ноги, точно мы были тремя апостолами, и казалось, что трое ребят просто вышли на ночную прогулку. Было в налётах на склады что-то партизанское. И когда Лёша открывал замок, я вспоминал не теоретиков этого дела, вроде Шмитта, а практиков - наших славных предков. Когда мы проникли внутрь, Лёша, достав мощный фонарь, случайно высветил предупреждающую надпись: "Курить строго воспрещается".

- Электричество на ночь отрубают, чтоб не закоротило проводку, и не начался пожар, - объяснил он и повёл нас вдоль складских рядов.

Около часа мы сгружали со стропил бочки с кричащими этикетками. Поначалу, поднатужившись, мы зачем-то на весу понесли с Сырком первую ёмкость с ацетоном. Глядя на этот спектакль, Лёша с издёвкой спросил:

- Круглое носим, квадратное катим?

Когда фургон оказался под завязку забит горючими материалами, мы вернулись на склад, чтобы посмотреть, нельзя ли захватить оттуда ещё чего полезного. Алексей старательно чертил по складским полкам лезвием фонаря, но в фургон уже больше ничего не влезало. Это явно огорчало кладовщика и он вдруг ни с того ни с сего взял и остановился.

- Ты чего?

Он заговорил звонким, сильным голосом:

- Да вот подумалось...

- Тише! - машинально поправил я.

- ... что ну вынесем бочки, а завтра я снова, как ни в чём не бывало, приду на этот склад. И через неделю приду. Месяц, год. Будет босс на подчинённых кричать, чтобы они нашли пропажу и "эту сволочь". А я буду над ним про себя посмеиваться, за глаза дураком называть, потому что обманул его. Обманул на каких-то несколько бочек. А может, и вовсе не заметят, ведь тут все воруют.

Даже Сырок, не перебивая, слушал Беседина.

- Но он-то меня на целую жизнь обманул. Думаешь, я так хочу работать на этом складе? Я песни петь хочу, стихи сочинять, на концертах выступать, да не таких, куда одни бабки приходят, а чтобы молодые, чтобы зажигались они...

Он достал дешёвую сигарету. Робкий огонёк осветил знак "Курить строго воспрещается". Спичка затлела в темноте, как перо феникса. Тёмное пламя раскрасило наши удивлённые лица.

- Ох, как же мне надоел этот склад, кто бы знал.

Я первым понимаю, что он задумал и коршуном подлетаю к парню:

- Стой! Если подпалишь, то первым в тюрягу загремишь или убьют!

Сырок невозмутимо замечает:

- Тогда Лёха выиграет пари и окажется во всём навсегда прав.

Он пытается казаться невозмутимым, хотя ещё не до конца поверил Беседину. Я не знаю, как поступит Сырок. Глаза песнопевца излучают синий свет, который прорезает темень:

- Сдохну? Ну и пусть.

Он делает затяжку и свободной рукой отвинчивает пробку у канистры с керосином. Затем пинает ёмкость под дых и горлом у неё идёт горючая кровь. Даже Сырок теперь явно обеспокоен. Он хоть и старается всегда казаться бесстрашным, но это лишь от того, что всегда просчитывает возможный риск. А неожиданный поступок кладовщика может разрушить все его планы:

- Что ты делаешь?

Я вижу, как огонёк, гуляющий по спичке, почти добрался до пальцев, привыкших к клавишам тальянки.

Алёша медленно отвечает:

- Что я делаю? Бросаю курить.

Склад полыхал ярко, празднично. Жестяную крышу выгнул столб едкого пламени, и воздух прокоптился бензолом. Из райцентра через пару часов приехал пожарный расчёт, который упорно, как пьяный школьник, поливал струёй обгоревшие, прокоптившиеся развалины. Спящее село тем временем ожило, высыпало на улицу, засновало везде, где только можно и нам пришлось загнать фургон в калиновые заросли около речки, отложив побег до утра. Я предлагал немедленно рвать когти, но Сырок резонно предположил, что нужно переждать - уезжающий ночью фургон неминуемо привлечёт внимание полиции на трассе.

Мы стояли на хлипком мосту, вцепившимся в единственную дорогу, ведущую в село. Воды теперь текли шибче, и под ними даже стало проглядывать илистое дно. Лёша бросал в поток собранную в ладонь щебёнку. Не выспавшийся Сырок зевал так лениво, как будто всю ночь щупал грудастых баб. Он занимался тем, что сосредоточенно отколупывал ножиком гвозди на перилах. Я, не скрывая волнения, предлагал всем уехать ещё глубокой ночью:

- Приедут менты, а кто в селе новый, да незнакомый? Естественно, мы. Нас и повяжут. Вот и сказке конец, а кто слушал молодец.

Алёша задумчиво бросил камешек в воду:

- Приедут не менты, а кое-кто другой. Видели, они ночью тут кружились, а потом исчезли? Это им сказали, что сами разберутся.

- Тугарин? - зевает Сырок, по-прежнему что-то там карябая.

- Нет, его холопы. И... худо будет. Со мной всё понятно, но вам уезжать надо отсюдова.

Сырок, убирая ножичек, повернулся ко мне и подмигнул:

- Да чего же, мы останемся. Нам тута нравится, да?