Черные карты для белой дамы

— То есть как нечего? — возмутилась Мария. — Нет, Лен, ты посмотри на эту ведьму! Мне она наговорила столько, что я чуть на стену не полезла, а тебе, значит, и говорить нечего? Врешь ты все. А ну говори, что тебе твои карты сказали! — она угрожающе стала подниматься с постели.

— То и сказали, дорога ее ждет дальняя и казенный дом.

— Тюрьма? — испуганно спросила Лена.

— Нет, — заверила ее Иза, отвернувшись. Лена облегченно вздохнула, хоть и не верила она цыганкам, но все же…

Лена скинула босоножки, поднялась на свою кровать.

— Иза, а у тебя дети есть? — спросила она.

— Да, четверо.

— И где же они теперь, когда ты здесь? — удивилась Лена.

— Со старшей дочерью. Ей уже восемнадцать, а младшему полгода. — Она улыбнулась, вспоминая своих близких. — Они не пропадут, на кусок хлеба всегда заработают.

— А что они в школе не учатся?

— Нет. Старшая три года училась и все, а младшие совсем не ходили в школу. Да разве они одни? Чтобы их учить, надо на одном месте жить, должно быть жилье, работа. А где сейчас такое место найти? Подскажи!

— Правильно, Иза, они и без школы заработают. Денежки считать умеют, это главное. Петь, плясать, на гитаре сыграть тоже смогут, вот тебе и заработок. Да еще всегда прихватят, где что плохо лежит.

— И ты всю свою жизнь вот так кочуешь? — не слушая Марию, спросила Лена.

— Отчего же всю? Нет. Отец конюхом в совхозе работал. Лошади — его слабость. Спал, бывало, в конюшне, мать никогда не работала, нас у нее одиннадцать, какая уж тут работа. А зарабатывала всегда больше его. Меня уже с четырех лет с собой в Москву брала. Гадала, продавала перец черный, молотый, желатин, ванилин, крышки для закатки. За лето столько зарабатывала, что отец и за три года не видит. И сидит семья дома зиму безбедно, дети учатся.

— Вот и жила бы с ней.

— Ты, я вижу, со своей матерью тоже не шибко живешь. Сейчас каждый сам по себе. Закон джунглей. Не находишь? Слабых добиваем, сильным поклоняемся. И каждый сам за себя.

— Нет, так нельзя. — Лена села. — Ты лишаешь детей знаний, они не смогут даже книгу прочесть.

— Книгу? Книгу — нет, а вывески все читают, на любом языке, — улыбнулась цыганка. — И что хорошего в книге? Чья-то жизнь? Так у меня своя. Любовь? И это у каждого свое. Ну и что, что ты прочтешь про красивую любовь, дальше что? Будешь подражать ей? Или не делать ее ошибок? Ерунда все это. У каждого своя любовь и она неповторима. Неужели ты думаешь, что человек влюбляется только раз в жизни? И на всю жизнь? Это было бы скучно. Я тебе, как цыганка, говорю, мы влюбляемся постоянно и постоянно ищем все новых и новых ощущений. И любим мы по-разному, даже детей, если вообще любим.

— Это точно, — заметила Мария, — уж как мы с матерью грызлись, как кошка с собакой. Все ей было не так, всем недовольна, вечно она с недовольной миной на лице за столом сидит, нотации мне читает, читает. Святоша, мать ее… Пока я была малая, она эти нотации мне ремнем вколачивала, но вот я подросла, и она стала обходить меня стороной. В один прекрасный день она меня так достала, что я уже было за нож схватилась. «Убью, стерву», стучало в голове. Ан нет, рука не поднялась. Тогда я ей просто сказала: «Иди ты, мать, на х…» — и получила хороший ответ: «Я там бываю чаще, чем ты на свежем воздухе». С этим ее ответом я и ушла из дома. И слава Богу, не сдохла, как она мне пророчила.

В камере потух свет. Видно выключатель был в коридоре. Теперь в тишине Лена стала различать шумы. Где-то далеко работал телевизор или радио. В коридоре хоть и редко, но слышны чьи-то шаги. Из соседней камеры донеслась песня. Ее исполнитель, судя по всему, даже не соображал, где он находится. Его пытались утихомирить. Какое-то время стояла тишина, но потом он снова запел.

Лена дотронулась до коленки, она слегка подпухла. Ей стало жалко себя. Уткнувшись в подушку, она заплакала. Сокамерницы догадывались о ее состоянии и не трогали, пусть выплачется, будет легче.

Она пролежала, уставившись в одну точку, до самого утра. Точкой этой был плафон, закрытый решеткой. Сначала он тускло белел в темноте, когда бледные лучи Луны осветили его, он стал отбрасывать причудливые тени, из которых Лена строила образы. Тени менялись по мере того, как Луна скользила за окном. Иногда на Луну наползала почти прозрачная тучка, и плафон тускнел, терял свою тень. Сначала она заметила, что в камере все стало прозрачным, даже каким-то нереальным. Лена поняла, близится рассвет, сейчас очень красиво на море.