Черные кувшинки

Паскаль Пуссен внимательно рассматривал ящик для красок с маркой Winsor & Newton. Серенак и Бенавидиш молча смотрели на него. Расследование зашло в тупик, и они решили привлечь всех экспертов, каких сумели найти. В их числе оказался и Паскаль Пуссен, которого им представили как виднейшего специалиста по творчеству импрессионистов, особенно связанных с Нормандией. Поначалу директор музея отказывался от встречи, ссылаясь на чрезвычайную занятость, но в конце концов согласился уделить полицейским несколько минут. Сидевший перед ними человек полностью соответствовал тому представлению, которое сложилось у Сильвио Бенавидиша после телефонного разговора, – высокий, худощавый, в сером костюме и с галстуком пастельных тонов; потенциальный директор Лувра, ни больше ни меньше.

– Красивая вещица, господа. И очень неплохо сохранившаяся, хотя ей, должно быть, лет сто. Не думаю, чтобы она стоила баснословных денег, но кое-кого из коллекционеров наверняка заинтересует. Подобную модель компания Winsor & Newton выпускала в начале двадцатого века, в основном для американских художников, но постепенно фирменная марка с изображением дракона завоевала популярность во всем мире. Полагаю, в таком ящике мог хранить кисти и краски любой художник. Особенно если он в душе сноб либо склонен к ностальгии.

Бенавидиш и Серенак сидели в двух старинных креслах, обитых красным бархатом. Кресла были далеко не такими удобными, как могло показаться на первый взгляд. Обоих полицейских не покидало чувство, что при малейшем неловком движении черные лакированные ножки могут подломиться.

– Месье Пуссен, – сказал Лоренс Серенак, – как вы полагаете, где-то еще могут существовать неизвестные полотна Моне? В частности, «Кувшинки»?..

Директор музея положил ящик на стол.

– Что вы имеете в виду, инспектор?

– Ну, например… Представим на минуту, что у одного из жителей Вернона или соседних деревень хранится картина, когда-то подаренная ему Клодом Моне. Вернее, не ему, а кому-то из его предков. И даже, может быть, одно из двухсот семидесяти двух полотен с кувшинками?..

– Когда Клод Моне поселился в Живерни, – непререкаемым тоном изрек директор, – он уже был известным художником. Каждая его работа считалась национальным достоянием. Моне крайне редко дарил свои картины. Они уже тогда стоили немалых денег. – Немного подумал и добавил, блеснув белоснежными зубами: – Это правило он нарушил ради музея Вернона, с чем связана исключительная ценность нашего собрания.

Судя по всему, ответ удовлетворил Серенака. Но не Сильвио Бенавидиша, который вспомнил восторженные комментарии хранителя Руанского музея изящных искусств.

– Извините, – вмешался он, – но ведь Моне приходилось постоянно торговаться с соседями, жителями деревни Живерни. Он хотел устроить на своем участке пруд… Он просил не убирать стога сена, пока не закончит картину… Разве нельзя допустить, что в обмен на услуги он обещал кому-то подарить будущую картину?

Пуссена замечание Бенавидиша рассердило, и он не счел нужным это скрывать.

– Послушайте, инспектор, – сказал он и демонстративно посмотрел на часы, – период импрессионизма – это отнюдь не история Древнего мира. В начале прошлого века уже существовали газеты, нотариальные акты, отчеты муниципальных советов. Десятки искусствоведов внимательнейшим образом изучили все эти документы и не нашли ни одного свидетельства сделок, на которые вы намекаете. Ну а слухов всегда хватает!

Директор сделал вид, что встает из-за стола. У Бенавидиша даже мелькнуло подозрение, что Пуссен чего-то боится. Он ждал, что Лоренс Серенак тоже задаст директору пару вопросов, но тот молчал, и тогда Сильвио продолжил сам:

– А разве не мог кто-то украсть полотно Моне?

Паскаль Пуссен глубоко вздохнул.

– Не понимаю, к чему вы клоните. Клод Моне был чрезвычайно дотошным человеком и до конца дней сохранял ясный ум. Все его картины были учтены и внесены в соответствующие списки. После смерти художника в права наследства вступил его сын Мишель, но он никогда не заявлял о краже отцовских работ. – Пальцы директора выплясывали джигу на ящике для красок. – Извините, инспектор, но если вам не хватает профессиональных способностей, чтобы раскрыть убийство, случившееся неделю назад, не думаю, что ключ к разгадке вы найдете в гипотетическом похищении шедевра Моне в 1926 году.

Это был хук справа. Бенавидиш понурил плечи, но тут на ринг вышел Серенак.

– Месье Пуссен, полагаю, вам доводилось слышать о существовании фонда Теодора Робинсона?

Директор немного смутился – не ждал, что к сопернику подоспеет подкрепление. Он нервно поправил узел галстука.

– Разумеется. Это одна из трех-четырех крупнейших ассоциаций, которые занимаются продвижением искусства во всем мире.

– Что вы думаете о деятельности фонда?

– В каком смысле?

– Вам приходилось когда-либо взаимодействовать с этой организацией?

– Конечно, приходилось. Странный вопрос! Фонд Робинсона принимает самое активное участие в сохранении и изучении наследия импрессионистов. Они избрали своим девизом три «про»: процветание, протекция, продвижение…