Черные кувшинки

Бенавидиш кивнул, словно слова директора нуждались в подтверждении.

– Примерно треть картин, выставляемых в музеях мира, – продолжил Пуссен, – так или иначе проходит через фонд Робинсона. Конечно, они не работают напрямую с музеем Вернона – мы для них слишком мелкая сошка, – но с более крупными музеями поддерживают тесные связи. Я вот недели две назад вернулся из Токио, там проходила международная выставка «Священные горы и тропы». Как вы думаете, кто был ее генеральным спонсором?

– Фонд Робинсона! – с готовностью ответил Серенак тоном участника телевикторины. – Разве это не служит доказательством?

– Доказательством чего? – Директор снова вцепился в узел своего галстука, как будто тот его душил.

– Ну как же! – тут же вступил в разговор Бенавидиш. – У человека, далекого от живописи, может сложиться впечатление, что фонд, ворочающий миллионами, занимается не столько благородным делом бескорыстной защиты искусства, сколько всякими махинациями.

На губах Бенавидиша играла простодушная улыбка. Он не без удовольствия отметил, что у них с Серенаком постепенно складывается недурной тандем. Как в парном теннисе, с каждой новой партией они играют все лучше. Паскаль Пуссен явно нервничает – значит, надо на него еще немного надавить.

Директор опять покосился на часы и раздраженно произнес:

– Если вам угодно знать, то для меня, человека, не так далекого от живописи, фонд Теодора Робинсона – заслуженная и уважаемая организация, которая не только успешно действует на международном рынке предметов искусства, но и продолжает исполнять свое изначальное предназначение – способствует открытию новых, в том числе совсем молодых талантов.

– Вы имеете в виду конкурс юных художников? – спросил Серенак.

– И конкурс тоже. Вы даже не представляете себе, как велико число ныне знаменитых художников, которым фонд оказал поддержку.

– Итак, круг замкнулся, – заключил Серенак. – Получается, что фонд Робинсона – это что-то вроде инвестиционной компании?

– Вот именно, инспектор! И что тут плохого?

Серенак и Бенавидиш не сговариваясь дружно кивнули. Пуссен в третий раз взглянул на часы и встал из-за стола.

– Простите, мое время истекло. – Он протянул полицейским ящик для красок. – Сожалею, что не сумел сообщить вам ничего нового.

Сейчас или никогда! Сильвио Бенавидиш достал из колчана последнюю стрелу.

– Еще всего один вопрос. Месье Пуссен, что вам известно о «Черных кувшинках»? Я имею в виду картину, которую Клод Моне якобы написал за несколько дней до кончины. Существует мнение, что он запечатлел на ней свою собственную смерть…

Паскаль Пуссен посмотрел на полицейского снисходительно-огорченным взглядом, как на ребенка, взахлеб рассказывающего, что он только что видел в саду живых эльфов.

– Искусство сегодня, инспектор, – это не сказки и не легенды, а бизнес. У байки о якобы предсмертном полотне Моне нет абсолютно никаких оснований. Верить в нее могут только психически больные люди – те же, что верят, будто по коридорам Лувра бродит призрак, а подлинник «Джоконды» спрятан в знаменитой скале Игла в Этрета.

А вот это уже апперкот. Он вырубил Бенавидиша. Серенак чуть поколебался – не разумнее ли остаться за пределами ринга? – но все же скользнул под канат:

– Полагаю, месье Пуссен, разговоры о том, что в доме и мастерской Моне до сих пор хранятся, покрываясь чердачной пылью, десятки полотен мастеров, вы также относите к разряду деревенских легенд?

В глазах Паскаля Пуссена вспыхнула искра, словно Серенак выдал некий секрет, известный лишь посвященным.

– Кто вам такое сказал?

– Вы не ответили на мой вопрос, месье Пуссен.

– Верно, не ответил. Видите ли, дом и мастерская Моне являются частным владением. Я много раз бывал там в качестве эксперта, но вы должны понять, что есть вещи, являющиеся профессиональной тайной. Позвольте мне, в свою очередь, еще раз спросить вас: откуда эти слухи?

Серенак одарил его широкой улыбкой.

– Вы тоже должны понять, месье Пуссен, что у полицейских есть вещи, являющиеся профессиональной тайной.

В комнате повисла напряженная тишина. Ее нарушил скрип старинных кресел – оба инспектора дружно поднялись на ноги. Директор музея торопливо вскочил, проводил их до порога и запер за ними дверь.

– А он не из болтливых, – заметил Бенавидиш, когда они остановились в холле под тондо «Кувшинки».

– Скрытничает, – согласился Серенак. – Слушай, Сильвио, а ты здорово продвинулся в вопросах искусства. Я бы сказал, круг твоих интересов вышел далеко за рамки грилей.

Бенавидиш решил принять реплику начальника за комплимент.

– Я собрал информацию из разных источников, а потом попытался сопоставить полученные сведения. Но, к сожалению, яснее картина не становится. Даже наоборот!

Они вышли в мощеный двор музея. По Сене плыли баржи. На правом берегу возвышалось странное строение – так называемый Дом на старом мосту. От разрушенного моста осталось всего две опоры, и на них и стоял дом, готовый, казалось, в любой миг ухнуть в серую воду.

– У тебя таблица с собой? – спросил Серенак.

Сильвио покраснел, но достал из кармана сложенный лист бумаги.