Чёрные цветы

Свет становился всё слабее. Я выравнивала давление в ушах, и хотя на глубине всё равно становилось больно, я терпела. Это была цена свободы, цена исчезновения. Я опускалась ещё ниже в темноту, делаясь тоньше и тоньше, вдавливаясь внутрь себя, пока не исчезала полностью у самого дна. Я лежала на песке в невозмутимом спокойствии и абсолютно ничего не чувствовала.

Не знаю, как бы я выжила без этих побегов. Всё превращалось в неразрешимую проблему. А я только и делала, что всё портила, совершала одну ошибку за другой, обижала окружающих, обижала себя и больше нигде не могла от этого скрыться.

– Ты ведь не позволишь Дэвиду помешать мне вернуться к дайвингу, правда?

– Конечно нет! – Мама привлекла меня к себе, и я обнаружила, что мои щёки мокры от слёз. – Милая, это ведь не навсегда. Ты поправишься, и я доверяю тебе в твоём выборе. Дэвид не может сделать его за тебя.

– А если я не поправлюсь?

– Поправишься, – заверила она, хотя, конечно, сама не могла быть в этом так уверена.

Только бы Иона сейчас не подглядывал за нами из леса. Я скатилась с аквапалок и опустилась в воду, но мы были не в сеноте, и мои лёгкие были слишком напряжены, и я не могла задержать дыхание больше чем на полминуты. Мне не становилось лучше. Пока я добивалась только того, что становилось хуже.

Когда я вынырнула, по воде плыли принесённые из леса лепестки. Их гнал ветер, как запятнанные кровью снежинки, и они кружились над пляжем и ложились на воду.

– Ты слишком строга к себе, – сказала мама.

И я знала, что так и есть, но я просто не представляла, как можно быть не слишком строгой к себе. Хотела бы я просто отпустить сжигавший меня гнев, чтобы он летел по ветру, как эти лепестки. Вот только мой лепесточек не будет таким милым. Он будет чёрным, корявым, полным осколков костей и обрезков ногтей. И ещё он будет дико кричать.

– Если бы такое случилось с Иви или Миа, ты бы не стала так обвинять ни одну из них.

Она была права. Но если я перестану обвинять себя, то окажется, что со мной произошёл просто несчастный случай. Это означало бы, что мир настолько непредсказуем и нелогичен, что, независимо от самых подробных планов, стратегий и тренировок, я не могу контролировать всё, что со мной происходит. Это значило бы, что со мной случилась ужасная вещь, а я оказалась бессильна её остановить. Это означало бы, что потом могут случиться ещё более ужасные вещи.

«Джек и Джилл в пещеру полезли…»

Я невольно стиснула кулаки. Может, мне и требуется поработать над умением прощать саму себя, но только не в ближайшее время. Не на этом острове.

– Батюшки, я скоро стану резиновой. – Мама разглядывала свои сморщившиеся от воды руки. – Ты не против вернуться в дом? Мы могли бы запустить все вентиляторы, приготовить смузи и сыграть в криббедж[7].

– Давай, – согласилась я. Всё лучше, чем торчать тут, утопая в своих расстроенных чувствах.

Стоило выйти из воды, как на нас набросилась жара, окутав липким одеялом и наполнив лёгкие жгучей болью.

– Что это у тебя на полотенце? – удивилась мама, и я всмотрелась в клочок тени под деревом, где мы оставили вещи. Посередине моего полотенца желтел листок бумаги, и я схватила его, забрызгав водой, и перевернула. У меня волосы встали дыбом.

– Ах, как мило, – заметила мама, заглядывая мне через плечо. – Вот уж не знала, что Билли такой художник!

Это был набросок меня, плывущей на аквапалках по океану. Всего лишь несколько летящих линий удивительным образом схватили моё мрачное выражение лица. Мамы на рисунке не было. Внизу стояла приписка:

Прости.

Глава 29

Задняя дверь в моей комнате оказалась приоткрыта, хотя я точно помнила, что закрывала её перед уходом. Лианы с цветами цвета кровавой раны спускались с тростниковой крыши и проникали внутрь. Я распахнула дверь до конца и осторожно проскользнула внутрь мимо наглого растения, уже добравшегося до середины комнаты. Его цветы тут же развернулись ко мне и раскрылись, как клювы голодных птенцов.

– Пошли прочь! – прошептала я, кидая рисунок Ионы на кровать. Вооружившись шваброй из кладовки горничной, я стала выталкивать лиану наружу, но зелёные побеги тут же намотались вокруг древка. Рты-бутоны раскрылись снова и выпустили столько пыльцы, что комната поплыла перед глазами. На меня накатила волна изнеможения. Я устала до самых костей и желала лишь лечь и не просыпаться неделю.

Наконец я ухитрилась выкинуть в патио швабру, сплошь опутанную лианой, и захлопнуть дверь. И тут я согнулась пополам, неудержимо кашляя в тошнотворной духоте своей спальни. Наконец к мозгу стал поступать кислород, и я смогла собрать все лилии и вместе с вазами отправить их в патио. Я включила на полную мощность вентилятор на потолке, но приторный цветочный аромат всё ещё держался в комнате, то и дело вызывая тошноту.