Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

Капитан Дальгетти сам не видал, как это делается, но признался, что с превеликим бы удовольствием посмотрел на действие подобных снарядов против Арденвора или какой-нибудь другой столь же сильной крепости, и заметил при этом, что «такой любопытный опыт, естественно, должен заинтересовать каждого истинного любителя военного искусства».

Сэр Дункан Кэмпбел успешно изменил течение мыслей капитана, введя его в конюшню и предоставив ему по собственному усмотрению устроить Густава в стойле. Исполнив эту обязанность со всевозможным старанием, капитан выразил желание воротиться в замок, говоря, что ему надо заняться до обеда чисткой своих доспехов, которые потускнели от морского воздуха, а ему не хотелось в неопрятном виде являться перед очи Мак-Калемора. На обратном пути в замок он заметил, что обед, вероятно, подадут около полудня, и не преминул еще раз поставить на вид сэру Дункану, что на него легко могут произвести внезапное нападение, отрезать ему сообщение с конюшнями, скотным двором и хлебными амбарами, все это сжечь и вообще наделать всяких убытков; а этого легко избежать, если на холме, называемом Друмснэб, построить укрепление, и даже сам вызвался, по дружбе, начертать план такового. На это бескорыстное предложение сэр Дункан ничего не ответил, но, приведя гостя в назначенную ему комнату, предупредил его, что, когда зазвонят в колокол, это будет означать, что обед готов.

Глава XI

…Не твой ли этот замок? Как уныло

Чернеют эти стены над водой!
Будь я обязан жить тут, поневоле
Внимать немолчному прибою волн морских,
Я предпочел бы столь тоскливой доле
Судьбу беднейшего из мызников моих:
Их мирный труд проходит в чистом поле.

Браун

{97}

Доблестный капитан охотно употребил бы свои досуги на подробный осмотр окрестностей замка и желал бы собственным опытным оком проверить степень его неприступности. Но часовой, поставленный у двери его комнаты, с секирой на плече, весьма выразительными знаками дал ему понять, что он находится на правах почетного пленника.

«Странное дело, — подумал про себя капитан, — как эти дикари досконально поняли законы воинского искусства. Кто бы подумал, что и им известно основное правило великого и божественного Густава Адольфа, что парламентер должен быть наполовину посланником и наполовину лазутчиком».

Покончив с чисткой своего оружия, он сел и терпеливо начал высчитывать, много ли он получит по окончании шестимесячной кампании, полагая по полталера в день; разрешив эту задачу, он принялся за другую, более сложную, а именно: во сколько рядов следует строить бригаду из двух тысяч человек, чтобы она образовала равносторонний четырехугольник.

На этих выкладках застал его веселый звон обеденного колокола, и тот самый хайлендер, который был приставлен к нему караульщиком, послужил проводником и провел его в зал, где стол, накрытый на четыре прибора, являл все признаки широкого хайлендерского хлебосольства.

Вошел сэр Дункан, ведя под руку свою супругу, женщину высокого роста, увядшую, грустную и одетую в глубокий траур. За ними следовал пресвитерианский пастор в женевской блузе и черной шелковой скуфье, сидевшей на его коротко остриженной голове так плотно, что волос было совсем не видно, зато уши торчали и казались чрезмерно велики. В то время такова была некрасивая мода среди его единоверцев, что и было поводом к прозвищам «круглоголовых, длинноухих псов» и так далее, которыми надменные кавалеры (сторонники католических Стюартов) осыпали своих политических врагов.

Сэр Дункан представил гостя жене, и она отвечала на его военный поклон молчаливым и строгим реверансом, в котором трудно было решить, что преобладало: гордость или печаль. Потом капитан был представлен пастору, и этот взглянул на него со смешанным выражением любопытства и враждебности.

Капитан, привыкший и к худшему обхождению со стороны лиц более опасных, чем эта дама и ее капеллан, всей душой устремился к громадному блюду говядины, дымившейся на другом конце стола. Но, увы, пришлось отложить нападение, как бы он выразился, до окончания весьма длинной молитвы, при каждом перерыве которой Дальгетти порывисто поднимал ножик и вилку, точно хватался за копье перед атакой, и каждый раз снова вынужден был поневоле опускать руки, потому что многоречивый пастор начинал новый параграф молитвословия. Сэр Дункан слушал с видом приличным, но равнодушным: носились слухи, будто он пристал к ковенантерам единственно из преданности к своему вождю, а вовсе не потому, что держался за пресвитерианство. Одна его супруга прислушивалась к молитвам со всеми признаками искреннего благочестия.