Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

Как только все в доме стихло, он растворил дверь и вышел в коридор, но в ту же минуту увидел, что навстречу ему из дальнего конца идет все тот же часовой, со своей секирой, и насвистывает какой-то гэльский мотив. Выказать недоверие к этому юноше было бы неполитично, да и противно воинственному характеру капитана; поэтому он напустил на себя самый беззаботный вид, засвистал, со своей стороны, шведский марш, да еще гораздо громче часового, повернулся и тихими шагами воротился в свою комнату, как будто затем только и выходил, чтобы дохнуть свежим воздухом, и захлопнул свою дверь перед самым носом караульщика, который в этот момент поравнялся с ним.

«Ладно, — подумал капитан, — он взял с меня слово, а сам приставил сторожа; значит, и я не обязан держать своего слова. Потому что, как говорилось у нас в маршальской коллегии, fides et fiducia sunt relativa[25]. Раз он моему слову не доверяет, и я могу не сдержать обещание, если подвернется подходящий к тому случай. Какие же тут нравственные обязательства, коли вместо них он пускает в ход физическую силу?»

Сложив с себя таким образом всякую ответственность, на основании бдительности своего стража, капитан Дальгетти удалился в свою комнату и не без приятности провел время, употребив его то на теоретические выкладки тактического свойства, то на практические упражнения с пирогом и бутылкой, пока не пришло время лечь спать.

На заре разбудил его Лоример и объяснил, что, как только он позавтракает — к чему он принес ему обильные средства, — так и надо уезжать в Инверэри, ибо конь его и проводники ждут у подъезда. Поступив совершенно так, как посоветовал ему гостеприимный буфетчик, капитан плотно поел и отправился к выходу. Проходя через комнаты, он заметил, что прислуга занята в большом зале обвешиванием стен черным сукном; он сейчас же припомнил, что то же самое было сделано в замке Вольгаст в то время, как там было парадно выставлено тело бессмертного Густава Адольфа, и заключил, что, значит, это признак истинной печали и глубочайшего траура.

Сев на коня, Дальгетти увидел, что ему дали в провожатые, а может быть и в соглядатаи, пять или шесть Кэмпбелов в полном вооружении, под начальством одного, который, судя по гербу на щите, по шапке с пером и по важному виду, был, вероятно, дуинивассел, или знатное лицо в клане, а по осанке, должно быть, приходился сэру Дункану близким родственником, то есть не далее как в десятом или двенадцатом колене. Но ни об этом, ни о чем другом не было возможности получить никаких сведений, потому что ни начальник эскорта, ни его подчиненные ни слова не понимали по-английски.

Капитан ехал верхом, а спутники его шли пешком; но таково было их проворство и так велики бесчисленные препятствия, встречавшиеся на пути для всадника, что не только они от него не отставали, но ему даже трудно было поспевать за ними. Он заметил, что они иногда бросают на него проницательные взгляды, как будто опасаясь, чтобы он не убежал; а один раз, когда он замешкался перед переправой через брод ручья, один из слуг уж начал раздувать фитиль своего кремневого ружья, знаками показывая, что отставать опасно. Дальгетти не понравился столь бдительный надзор; но делать было нечего, тем более что в такой незнакомой и дикой стране и бежать-то было бы чистым безумием. Поэтому он терпеливо подвигался вперед через пустынные и дикие места, по заглохшим тропинкам, никому не известным, кроме пастухов да гуртовщиков. И гораздо больше неудобств, нежели наслаждения, испытывал он среди живописнейших горных ландшафтов, которые в настоящее время заставляют многих любителей природы съезжаться со всех концов Англии, любуясь величием шотландских видов и подвергая свои желудки действию своеобразных шотландских яств.

Наконец достигли они южной окраины великолепного озера, на берегу которого был расположен Инверэри. Дуинивассел затрубил в рог; этот звук прокатился мощными отголосками по скалам и лесам и вызвал из противолежащей бухты большую, хорошо оснащенную галеру. Вскоре она пристала к месту, где остановились наши путники, и забрала весь отряд, в том числе и Густава: эта смышленая скотина столько на своем веку путешествовала и по морю и на суше, что вошла в лодку, а потом вылезла оттуда на твердую землю, как и всякий порядочный христианин.