Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

— Зачем ты заранее возвещаешь такие вещи, брат? — сказал Ангус. — Это может принести несчастье!

— А ты какого же счастья ждешь? — сказал Аллен, и вдруг глаза его напряженно расширились, как будто хотели выскочить из орбит, по всему телу пробежала судорожная дрожь, и он упал на руки Дональда и брата, которые знали свойства его припадков и поспешили поддержать его. Они усадили его на скамью и поддерживали до тех пор, пока он не очнулся и был в состоянии говорить.

— Ради бога, Аллен! — сказал ему брат, знавший, какое ужасное впечатление могут произвести его таинственные речи на многих гостей. — Не говори ничего такого, что может обескуражить нас.

— Разве я вас обескураживаю? — сказал Аллен. — Пусть каждый идет навстречу своей судьбе, как и я пойду. Чему быть, того не миновать… И еще много будет славных битв, и мы победоносно пройдем много полей, пока достигнем рокового места… или черной плахи.

— Какого места? Какой плахи? — воскликнули несколько голосов, потому что в горных округах Аллена считали действительно за ясновидящего.

— Сами узнаете, и слишком скоро узнаете! — ответил Аллен. — Не говорите со мной. Ваши вопросы утомляют меня.

Он прижал руку ко лбу, оперся локтем о свое колено и погрузился в глубокое раздумье.

— Пошли за Анной Лейл и ее арфой, — шепнул Ангус своему слуге. — Джентльмены, покорно прошу следовать за мной, кто не боится нашего хайлендерского завтрака.

Все пошли за гостеприимным хозяином, за исключением лорда Ментейта, который остался в глубокой амбразуре одного из окон зала.

Вскоре появилась Анна Лейл, и, увидев ее, нельзя было не согласиться с точностью описания лорда Ментейта, говорившего, что она — прелестнейшая маленькая фея, когда-либо плясавшая на мураве при лунном свете. Она была значительно ниже обыкновенного женского роста, и это придавало ей такую моложавость, что можно было принять ее за тринадцатилетнюю девочку, хотя ей было почти восемнадцать лет. Но ее лицо, ручки, ножки были так изящны и так гармонировали с ее легкой фигурой, что сама Титания{85} не могла бы найти себе более достойного олицетворения. Ее белокурые волосы густыми локонами рассыпались вокруг головы, и их золотисто-пепельный оттенок шел как нельзя более к белизне ее кожи и простодушному, радостному выражению ее лица. Если к этим привлекательным чертам мы прибавим, что эта сиротка была самым веселым и счастливым существом в мире, то читатель не удивится тому, что всякий, видевший ее, проникался к ней сочувствием. И точно, она решительно была всеобщей любимицей и, когда находилась среди грубых обитателей замка, производила, по поэтическому выражению самого Аллена, впечатление «солнечного луча, озарившего угрюмое море», — так невольно передавалось окружающим ее радостное и ясное настроение.

Войдя в комнату и увидев лорда Ментейта, Анна улыбнулась и покраснела, а он подошел к ней и ласково пожелал ей доброго утра.

— Доброго утра и вам, милорд, — отвечала она, протягивая ему руку, — не часто мы вас нынче видим в замке, да и теперь, боюсь, приехали вы не с мирной целью.

— Во всяком случае, я не с тем приехал, чтобы нарушать вашу гармонию, Анна, — сказал лорд Ментейт, — хотя в другом месте мое появление и может внести раздор. Мой кузен Аллен теперь нуждается в вашей помощи: утешьте его своей музыкой и звуками вашего голоса.

— Мой избавитель, — сказала Анна Лейл, — имеет все права на мои слабые таланты… Но и вы также, милорд, ведь и вы мой спаситель, и вам я даже больше обязана за спасение жизни, которая сама по себе ничего бы не стоила, если бы я не могла иногда пригодиться моим покровителям.

С этими словами она села на другой конец той скамьи, на которую посадили Аллена Мак-Олея, и, настроив свой клэршах, то есть маленькую арфу около тридцати дюймов вышиной, начала петь, аккомпанируя себе на этом инструменте. Пела она старинную гэльскую мелодию, да и слова были на гэльском наречии и притом очень древнего происхождения; но мы прилагаем перевод их, сделанный Макферсоном-младшим{86}, эсквайром, из Гленфоргена, и, хотя перевод облечен в английские стихи, надеемся, что он окажется не менее точным, нежели знаменитый перевод Оссиана, сделанный Макферсоном-старшим{87}.