Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

1

Птицы зловещие, гады ползучие,

Филины, совы и мыши летучие,
Дайте больному теперь отдохнуть:
Целую ночь не давали уснуть…
Сгиньте же, скройтесь в развалину мшистую,
В плющ вековой или в чащу тернистую,
Там притаитесь, прошел ваш черед:
Утренний жавронок в поле поет!

2

Прочь, уходите в берлоги кровавые,

Хищные волки, лисицы лукавые,
И, уходя, не глядите назад,
Если овца заблеет на ягнят;
Ниже хвосты опустите пушистые,
Быстро минуйте тропинки росистые,
Ночь на исходе, алеет восток,
Чу!.. раздается охотничий рог.

3

Тонкого месяца призрак бледнеющий

Тонет в сиянье зари пламенеющей;
Сила бесовская, сгинь, исчезай,
Странников в поле с пути не сбивай!
Ты погаси свое пламя зеленое,
Не заводи их в болото бездонное,
Кончилась власть твоя, сумрак пропал,
Утренний луч на горе заиграл.

4

Думы унылые, грешные, темные,

Душу окутали, в сон погруженную,
Тяжкие грезы, рассейтесь как дым:
Солнце вас гонит лучом золотым.
Ведьма — тоска, безобразная, злющая,
Души людские порою гнетущая,
Сгинь, пропади, сатанинская тень!
Светел проснулся сияющий день.

По мере того как песня подвигалась вперед, Аллен Мак-Олей постепенно приходил в себя и начал сознавать окружающее. Глубокие морщины, бороздившие его лоб, понемногу разгладились, и остальные черты лица, искаженные внутренней мукой, приняли более спокойное выражение. Когда он поднял голову и сел прямо, его физиономия, продолжая быть очень печальной, утратила, однако, всю свою дикость и злобу; нельзя было назвать его красивым, но в такие тихие минуты его наружность была мужественна, оригинальна и не лишена благородства. Густые черные брови, до сих пор как бы сросшиеся, слегка раздвинулись, а серые глаза, сверкавшие из-под них таким диким и зловещим блеском, смотрели теперь твердо и решительно.

— Слава богу, — проговорил он, подождав с минуту после того, как замерли последние звуки арфы, — моя душа прояснилась… туман рассеялся!

— Кузен Аллен, — сказал лорд Ментейт, подходя к нему, — ты должен благодарить не только Бога, но и Анну Лейл за такую счастливую перемену твоего душевного состояния.

— Благородный мой кузен Ментейт, — сказал Аллен, вставая и приветствуя его почтительно и ласково, — так давно знает о моих несчастных обстоятельствах, что, вероятно, по доброте своей простит, что я только теперь скажу ему: добро пожаловать к нам в замок.

— Мы с тобой такие старые знакомые, Аллен, — сказал лорд Ментейт, — и такие притом близкие друзья, что всякие церемонии между нами излишни. Но здесь сегодня собирается чуть не половина всех горных кланов, а с их вождями, как тебе известно, необходимо соблюдать всевозможные церемонии. Чем же мы наградим нашу малютку Анну за то, что она привела тебя в порядок к приезду Ивена Ду и бог весть скольких еще шапок с перьями?

— Чем он меня наградит? — сказала Анна, улыбаясь. — Да уж не меньше как новой лентой с ярмарки в Дауне.

— С ярмарки в Дауне, Анна? — повторил Аллен печально. — До тех пор прольется немало крови, и, может быть, я не доживу до этой ярмарки; но хорошо, что ты мне напомнила о том, что я давно собирался сделать.

Сказав это, он вышел из зала.

— Если он долго будет говорить в этом тоне, — сказал лорд Ментейт, — тебе придется постоянно держать твою арфу наготове, милая Анна.

— Авось она больше не понадобится! — сказала Анна тревожно. — Этот припадок что-то долго тянулся и теперь должен не скоро возобновиться. Как ужасно видеть человека великодушного и от природы любящего, сраженного такой жестокой болезнью!

Она говорила так тихо и осторожно, что лорд Ментейт подошел к ней и даже наклонился довольно низко, чтобы лучше расслышать ее слова. Аллен вошел так внезапно, что они невольно отшатнулись друг от друга с виноватым видом, будто хотели скрыть от него предмет своего разговора.