Черный хлеб

Тимрук зашевелился, проговорил что-то во сне. Шеркей испуганно присел, затаил дыхание. Стыд какой: в родной дом прокрадывается, как вор, от родных детей прячется. И зачем только понесло его к Шербиге? Стряпать, стряпать некому! Вот и настряпала. Такую кашу сварила, что весь век не расхлебаешь. Ведь знал, что она такая, — и все равно шел. Если бы она и согласилась помогать по дому, то все равно бы от позора не уйти. Каждый бы тыкал пальцем и смеялся: «Видали, какую Шеркей помощницу себе нашел? В каком только деле пособляет она ему?» Зачем же он тащился к ней, зачем? Нет, не сам, не сам он шел, — нечистый его вел. Никакого сомнения в этом нет. Не мог совершить Шеркей такого по своей воле…

В окно струилась предрассветная синева. Шеркей поспешно разделся и спрятался с головой под одеяло…

— Отец! Папа!

Шеркей с трудом разомкнул веки. Над ним склонился Тимрук.

— Что, иль утро уже?

— Давно уже. Да не об этом я говорю. Идем скорей.

Взлохмаченный, заспанный отец сел, с хрустом потянулся.

— Куда идем?

— На улицу.

— Чего я там не видал?

— Идем же, говорю. Знаешь, что там наделали?

Настойчивость Тимрука встревожила Шеркея. Не одеваясь, он выбежал на улицу.

— Боже мой!

От крыльца тянулась узенькая, шириной в четверть, ленточка из древесных опилок. Их, наверно, взяли из кучи возле сруба. Дорожка вела… Шеркей сразу догадался, куда она вела, и затрясся, будто его окатили ледяной водой. Выследил, выследил какой-то остроглаз и дал знать всей деревне. Из дому теперь не выйдешь. Срам, срам какой! Не только люди, все собаки обхохочутся, животы надорвут. А Шингель будет тешить всякого встречного-поперечного новой уморительной побасенкой. Такого напридумает, такого наплетет… Да и сама Шербиге будет ходить по дворам и похваляться: «Сам Шеркей ко мне, бабоньки, ходит. Души не чает во мне!» О боже, боже! День ото дня не легче. Вот уж правду говорят: пришла беда — отворяй ворота. Нахлебался вкусной похлебки… Досыта наелся…

— Подметай, — крикнул Шеркей сыну. — Что стоишь как истукан? Да побыстрей, побыстрей! Ильяса кликни, пусть поможет!

— Да разве подметешь? Конца не видать!

— Хоть у нашего дома! Хоть у нашего дома!

Шеркей поддернул исподники, сгорбился и юркнул в дверь.

29. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

Нещадно палило солнце. Земля растрескивалась, как перекаленная печка. В иные трещины можно было без труда просунуть ладонь. С самой весны ни разу не выпало дождя. Люди уже позабыли, когда они в последний раз видели облака. Из колодцев пропадала вода, к концу дня из них черпали мутную жижу. Обмелели озера. Пересыхали в оврагах ручьи и речушки, превращаясь в цепочки мелких грязных лужиц. Бурая трава крошилась в руках. Низкорослые хилые хлеба начали увядать.

На деревню надвигался неумолимый голод.

Измученные безысходной нуждой, напуганные страшным бедствием, люди начали поговаривать, что во всех их несчастьях виноваты Каньдюки. Старательно припоминали все их давнишние неприглядные дела, скрупулезно подсчитывали грехи, безжалостно растравляли в своих душах все большие и мелкие обиды, нанесенные когда-либо ими.

Особенно много толков было о событиях последнего времени: о похищении Сэлиме, о ее страшной гибели. Все сходились на одном: Каньдюки своими греховными делами вызвали гнев Пюлеха, и он покарал деревню засухой. Не мог, конечно, простить всемогущий и того, что Каньдюки распахали священную землю Сен Ыра.

Сначала только перешептывались украдкой, но вскоре стали говорить обо всем прямо в лицо Каньдюкам. Иные, кто посмелей, при встрече с ними осыпали лиходеев бесчисленными проклятьями и грозили расплатой.

Однажды утром батрачка Каньдюков Сэрби, моя крыльцо, увидела на ступеньке совершенно новенький сверкающий гривенник. Женщина отнесла его хозяйке. Такая находка предвещала недоброе. Встревоженная Алиме рассказала о ней мужу. Суеверный Каньдюк всполошился: быть непременно беде. И немалой: монета новей новой. Что предпринять? Начал советоваться с женой, но ничего стоящего от нее не услышал, только охи да ахи.

— Иль ты свалишься и умрешь, или я закрою глаза, — бормотала жена, пугливо осматривая углы, будто там притаилась смерть.

— Не каркай! — прикрикнул Каньдюк и велел жене сходить посоветоваться к Шербиге.

В последние дни имя ворожеи было на языке у каждого. Одни толковали, что к ней переселился вдовец Шеркей, и рассказывали о том, как он, перевозя к ворожее свой хлеб, забыл от радости завязать мешки и усыпал всю дорогу зерном. До сих пор еще куры поклевать не могут.