Черный хлеб

Шеркей встал, зашагал из угла в угол, обдумывая, кого бы ему пригласить в стряпухи. Незихву? Она бы согласилась, пожалуй, пожалела бы ребят, но разве разрешит ей Элендей? Запляшет от радости, когда узнает, что брат голодает… Наведывался Шеркей к Кузинкам, но не застал никого. На работу они ушли: попрошайничать. У каждого своя забота, свое дело. А Шеркей хоть пропади, никто о нем не подумает. Ох, народ!

Был и в других домах, но тоже ничего не добился. Нет у баб свободного времени. Нужно одинокую найти, у которой своих хлопот нет. Стал перебирать в памяти таких женщин. Первой вспомнилась Шербиге. Нет, неудобно к ней идти. Не успел жену с дочерью похоронить, скажут люди, а уже вон к кому дорожку проторил. А людской молвы Шеркей боялся пуще огня. В деревне его считали человеком, который никогда воды не замутит, и он всячески старался поддерживать это мнение. У многих односельчан есть насмешливые, порочащие прозвища, а у него нет. Вернее, не было. Недавно он ненароком узнал от людей, что нарекли его Шеркеем-Лошадью. Он хотел было допытаться, почему ему дали такую кличку, но постеснялся. Видать, прозвали его так после того, как Шеркей, собираясь ехать к ворожее, вывел лошадь не через ворота, а через парадное крыльцо. Чирей бы на язык тому человеку, который придумал это прозвище. Так и будут величать до самой могилы — Лажа-Шеркей. И к детям, и к внукам прилипнет эта Лажа.

А может, сходить все-таки к Шербиге? Не умирать же с голоду. Нет, ни в коем случае нельзя. Вот если только вечером, осторожненько, чтобы никто не увидел. Он отогнал эту мысль, но она через минуту опять пришла в голову. Снова погнал, и опять она вернулась. Лезет, как муха, жужжит: «Шербиге, Шербиге…» Ну, а чего ему, по правде говоря, бояться? Ведь за делом пойдет, ради детей. Нельзя же им все время питаться всухомятку. Отощают, заболеют. И тогда люди сами же будут укорять Шеркея: «Не уберег, не позаботился, плохой отец».

После долгих, мучительных рассуждений он убедил себя, что к Шербиге сходить необходимо, и решил это сделать вечером.

Когда ждешь, время тащится, как беззубая кляча, которую ведут к живодеру. Шеркей подмел двор, вычистил конюшню, хлев, напилил с Тимруком дров, расколол, помог Ильясу уложить поленницу, а сумерки все не наступали. Солнце, казалась, не двигалось с места, как будто его кто гвоздями приколотил к макушке неба. Так и подмывало пойти сейчас же, но приходилось терпеть, вон сколько глаз вокруг.

Сыновья убежали на улицу. Шеркей бесцельно топтался во дворе, то и дело поглядывая на небо. Но вот тени заметно удлинились, стали гуще, прозрачная синева летнего дня начала мутнеть, от оврага потянуло влажной прохладой, заалели облака. Наконец на землю опустились долгожданные сумерки.

Шеркей направился к цели окольными путями. Сперва вышел на огород, повозился около ограды, делая вид, что укрепляет расшатавшиеся жерди, потом, тщательно осмотревшись, выбрался в проулок. Огляделся еще раз. Кое-где виднелись люди, но никто из них не обратил на него внимания. Шеркей свернул на улицу, вышел за огороды, к оврагу. Вспомнилось, как когда-то в молодости он чуть не свалился в этот овраг вместе с возом снопов, едва успел спрыгнуть. Давно это было, а все на забывается.

Мягкий ветерок ласково поглаживал лицо. На пригорке взмахивала широкими крыльями мельница Ильдиера. Она напоминала увлеченную пересудами сплетницу, которая то и дело всплескивала руками. Подумав об этом, Шеркей вздрогнул, насупился, втянул голову в плечи и ускорил шаги. Вот и конец улицы. Теперь нужно сделать вид, что возвращаешься из соседней деревушки. Вокруг, слава богу, безлюдно, но сердце все время екает, аж озноб по телу пробегает. И чего Шеркей боится? Ведь по делу он идет к Шербиге. Нужно или не нужно, чтобы его детям кто-то готовил завтрак, обед и ужин? Сам-то он перетерпит, а ребятишек надо жалеть. Разве виноват Шеркей в том, что остался вдовцом, а дети — сиротами? Но как он себя ни успокаивал, по мере приближения к цели волнение все усиливалось. В горле пересохло, к сердцу подкатывал неприятный холодок, во сне так бывает, когда привидится, что проваливаешься в пропасть.

Наконец Шеркей добрался до маленькой кривобокой избенки. Обычно в деревне ворота и калитки не запирались даже на ночь, но здесь калитка была на запоре. Шеркей нерешительно постучал. Подождал. Стукнул посмелее.

— Кто там?

— Я это, я, Шербиге! Открой поскорей, открой!