Черный Леопард, Рыжий Волк

Он шагнул к трону, и две стражницы слетели на него с веревок. Первая, с мечом, пролетела мимо, зато вторая, с дубиной, сбила его с ног. Он упал на спину и заскользил по гладкому полу. Подбежал к мечу мертвого стража, схватил его как раз перед тем, как вторая охранница опять обрушила на него дубину. Замахнулась она крепко, но не сумела быстро остановить его разворот. Он пнул ее в спину, и она упала. Он напал, но она вздернула дубину вверх и ткнула ею ему в грудь. Он упал на спину, а она вскочила на ноги. Он попытался защититься мечом, но охранница топнула ему по руке. Он лягнул ее в коу, и она, тяжело осев на колени, рухнула ему на грудь, дух из него вышибла. Охранница ударила его в лицо кулаком, затянутым в жесткую кожу, и еще раз ударила, и еще ударила – и вырубила его.

Слушай же. Очнулся он в чем-то похожем на клетку, что висела над полом. То и была клетка. Помещение же темное, красное, не тронный зал.

– Он требовал, чтоб я ему грудь дала. Вот поиздевались бы в сказаниях, если б хоть один гриот жил в этих краях! Ты скажешь, что ж это за земля такая, где ни одного гриота нет. Заметь, невзирая на то, что ему уже больше шести лет было и был он мальчиком, кому скоро мужчиной стать предстояло. Он к груди моей припал еще раньше, чем в лицо мне взглянул.

Мужчина повернулся в сторону, откуда приходил голос. Пять факелов висели в ряд на стене справа от него, но не освещали ничего. Внизу – темень и тень, возможно, трон, только ему не было ничего видно над двумя тонкими стойками, вырезанными в виде птиц.

– Дай мужчине свободу рук, и он обшарит ими тебя всю. Дай мальчику… В общем, он от нее не откажется. А что сказали бы боги о женщине, что отказала своему ребенку в еде? Ее мальчику? Да, они были слепы и глухи, но какой бог все равно не осудит мать за то, как она взращивает будущего Короля? Взгляни на меня: разве могло бы молоко быть в этих сиськах?

Она примолкла, будто ответа ждала.

– И все ж, даже зрелые, все вы, мужчины, должны грудь сосать. И мой драгоценный сын. Припадает к груди, как на войну является. Надо ли мне рассказывать тебе, что он едва мне соски не откусил? Левый, потом правый? Кожу содрал, плоть прокусил, а все знай себе сосет. Ну, я же женщина. Я кричу на него, а он не перестает, глаза закрыл, как вы, мужчины, закрываете, когда время извергнуть подступает. Мальчик мой, пришлось мне за горло его взять да придушить, пока не отпустил. Мальчик мой, а он смотрел на меня и улыбался. Улыбался. А зубы красные от моей крови. С тех пор я ему служанку посылала. Та оказалась не глупа на голову. Сама резалась каждую ночь, чтоб он пососать мог. Что в этом странного? Мы странные? Ты же ку. Вы же режете корове горло, чтоб крови напиться, что в таком странного?

Тот мужчина ничего не ответил. Ухватился за прутья клетки.

– Все твои мысли – у тебя на лице. Смотришь на меня – сплошь презрение, сплошь осуждение. А знаешь ли ты, что значит ребенка иметь? На что ради этого готовы?

– Не знаю я. Наверное, бросить его, чтоб убили. Нет, продали. Нет, чтоб его украли и взрастили вампиры. И может, чтоб всегда был под рукой, чтоб кто-то попросил кого-то малышку отыскать, и притом вранье на вранье лепить, чтоб никто даже не догадался, что у тебя сын есть. Не это ли смахивает на то, что значит ребенка иметь?

– Замолчи.

– Ты, должно быть, прекраснейшая из матерей.

– Я не позволю тебе и приблизиться к нему.

– Ты дала ему уйти, или ты опять потеряла его, прекрасная мать?

– Ты, похоже, считаешь, что сын мой в пороке погряз.

– Сын твой и есть порок. Бес…

– Ничего ты не знаешь. Бесами рождаются. О том все гриоты поют.

– Нет у тебя ни одного гриота. А бесов творят. Ты творишь их. Ты творишь их, оставляя любому, кто в мыслях склонен…

– Ты смеешь знать, что творится у меня в голове? Ты судишь меня, Королеву? Кто ты такой, чтоб учить меня, как мне обходиться с моим ребенком? У тебя их ни одного нет. Ни единого.

– Ни единого.

– Что?

– Ни единого.

И тот мужчина рассказал ей такую историю: