Черный Леопард, Рыжий Волк

Следопыт продолжал идти и через некоторое время разглядел в темноте фигуру под капюшоном. Он сел, скрестив ноги, и наполнил себя воздухом, как проделывала Соголон, оторвался от земли и поплыл по воздуху. При приближении Следопыта человек в капюшоне поднял руку, веля остановиться. Он указал вправо, и Следопыт пошел направо, а когда сделал десять и еще пять шагов, из земли прямо перед ним вырвался огонь. Он отскочил. Тот, что в капюшоне, поманил Следопыта сделать десять шагов вперед и дал знак остановиться. Земля под ним треснула, раскололась и с громким грохотом широко разошлась в судорогах, как при землетрясении. Провожатый опустился на обе ноги, теребя в правой руке что-то липкое. Швырнул это – чье-то сердце – в расщелину, и расщелина, издав хриплое шипенье и кашель, закрылась. Потом взмахом руки подозвал Следопыта. Бросил еще что-то, и оно заискрилось в воздухе, будто молния. Искра за искрой, за ней еще искра, а потом бум! – и Следопыта сбило с ног.

«Вставай и беги, – произнес провожатый. – Больше мне никого из них не сдержать».

Обернувшись, Следопыт увидел приближавшееся облако пыли. Всадники.

«Беги!» – заорал провожатый.

Следопыт припустил (всадники настигали его сзади) туда, где стоял тот, в капюшоне, и оба они встали рядом. Следопыт дрожал, глядя на надвигавшихся прямо на них всадников. Он видел, как спокоен стоявший рядом, и это спокойствие понемногу передавалось ему, хотя все в нем так и рвалось заорать: «Нас затопчут, етить всех богов, почему мы не бежим?» Уже ощущалось дыхание одного из всадников, когда тот въехал в стену, какой не было. Один за другим люди и лошади врезались в стену, помногу за раз, некоторые из лошадей сломали себе шеи и ноги, кто-то из всадников взлетел в небо и шмякнулся об стену, какие-то лошади резко встали, сбросив своих седоков.

Следопыт ухватился за Аеси, а тот, проходя мимо, потащил его за собой.

– Вот это и есть история, какую я выбрал и подарил тебе, – сказал я.

– Так ведь, так это ж… так… это ж никакая не история. Даже и не половинка ее. Твоя история всего наполовину прелестна. Мне что, убить только половинку тебя? И кто такой человек, кто вовсе и не человек? Кто он? Мне нужно его имя, и я получу его!

– Ты разве не знаешь? Его зовут Аеси.

Белый человек весь посинел. Челюсть у него отпала, он обхватил себя за плечи, будто продрог.

– Палач богов?!

Я не отрешился ото сна. И все же я был там, но находился в другом лесу, совсем не том, в каком я шагал прежде. Я несколько раз моргнул – но лес так и оставался другим. Ни живой души, никакого шевеленья. Ни одного запаха жизни: ни нового цветка, ни недавнего дождя, ни свежего помета, – паук пропал, как подзабытая мысль. У ног моих куча чего-то бледно-серого и белого, вполне тонкого, чтобы просвечивало, как сброшенная кожа. Рядом, прячась в траве, два моих топорика и черная перевязь, чтоб их носить. Я сунул палец в щель, какую проделал в коже, и поднял перевязь, а с ним и перо Найки. Стоило перышку коснуться моего носа, как мне открылся весь его путь.

Позади меня, шагах, может, в тридцати, потом направо, потом поворот, потом вниз, возможно, по склону холма, потом на ту сторону, потом опять вверх, наверное, холмик небольшой, но все ж покрытый лесом, потом туда, откуда он еще не ушел. Или то все еще могло быть своего рода джунглями сновидений. Раз в Малакале я услышал, как пьяный мужик в баре говорил: коль заплутал ты во сне и понять не можешь, спишь ты или не спишь, глянь на руки свои, потому как во сне у тебя всегда окажется четыре пальца. Мои руки показывали пять.

Схватив свои вещи, я побежал. Шагов сорок по мокрой траве и грязи, сквозь папоротники, что жалили мне икры, потом вправо, почти в дерево и, проскальзывая среди них влево, вправо и влево, перепрыгнул через труп какого-то зверя, потом медленнее, потому как лес стал слишком густым, чтоб бежать, на каждом шагу попадались кусты или дерево, потом поворот, похожий на речку, потом вниз по холму, пока я вначале не учуял речку, а потом и услышал водопад, ниспадавший по камням. И перелез через скалу, поднимаясь медленно, но все равно оступился и порезал икру об острый край скалы так, что кровь пошла. Только кто остановится, чтоб на кровь любоваться? Я спустился к реке и побрел по воде, смывая кровь, и много времени спустя выбрался на берег, что поднимался все выше и выше, а потом вынул топорик и стал прорубаться сквозь кустарниковую чащобу: все это время запах Найки становился сильнее и сильнее. И я рубил и продирался сквозь толстые и мокрые листья и ветви, стегавшие меня по спине, пока не вышел даже не на поляну, а просто к нескольким высоченным, выше башен, деревьям, между которыми хватало свободного места. Он был близко, до того близко, что я смотрел у себя над головой, ожидая, что Сасабонсам уже подвесил его высоко. Или что они с Сасабонсамом станут заодно, как вампир с вампиром, и оба уже примериваются, как затащить меня на одно из этих деревьев и разодрать пополам. Вообще-то я ждал, что зреет такое в глубине того, что заменяло Найке душу.