Черный Леопард, Рыжий Волк

Я шагал. Слышал свои же шаги по кустам. Какой-то мужик шагал впереди меня, впереди на несколько шагов, и я раздумывал, как это не заметил его раньше. Шел он совсем не спеша, в походке ничего особого, просто брел. Волосы длинные, вьющиеся, когда запахнул свой плащ поплотнее, то показались руки, светлые, как сам песок. Сердце у меня отчего-то екнуло. Подбежал к нему поближе и встал, сам не знаю почему. Совсем рядом влажные волосы, острый срез от нижней челюсти до подбородка, борода рыжая, скулы высокие – всего этого мне хватило, чтоб подумать: «Он это», и не хватило, чтобы сказать: «Нет, не может этого быть». Плащ скрывал его ноги, но я узнавал широкую походку: мыски ног уходили в почву раньше пяток, даже в сапогах. Я ждал его запаха, но не донесся никакой. Плащ упал и сложился в кустах. Сперва я увидел его лодыжки, зеленые от травы и коричневые от грязи. Потом икры, всегда такие толстые и сильные, так не похожие на икры любого из мужчин в этих краях. А его бедра сзади, его ягодицы, всегда такие гладкие и белые, будто и не лежал он никогда голым под солнцем на вершине баобаба, как какая-нибудь обезьяна. Над ягодицами его деревья и небо. Ниже плеч его деревья и небо. Над его ягодицами дыра, пустота, все выедено от живота до спины, осталась лишь брешь, большущая, как целый мир. Капала кровь, падали кровавые кусочки, а он все равно шагал.

Зато я не мог. Никогда не были мои ноги так слабы, и я упал на колени, тяжело и медленно дыша, ожидая, когда в душу мою вселится Итуту. Не вселилось. В голове не осталось ничего, кроме желания прильнуть к нему, обнять руками голову, потому как отовсюду налетали мухи, и плакать, и рыдать навзрыд, и кричать, кричать, кричать, обращаясь к деревьям и небу. И читать то, что написал он собственной кровью на песке:

«Малец, малец был с ним».

«Красавец мой, – кричал, плача, я, – как мог я опоздать! Я должен был прийти раньше, чем покинешь ты этот мир, обратить душу твою в нкиси и носить у себя на шее, так, чтобы мог я гладить ее и чувствовать тебя». Какой-то мистик с нкиси в форме пса сказал: «Один страдающий дух хотел бы переговорить с тобой, Волчий Глаз», – только мне слова были не нужны. Я назвал его по имени, и оно воющим стоном сошло с губ.

Этот Мосси шел себе и шел в чащу кустов. Это я понимаю. Наверняка приходит время, когда в горе не остается ничего, кроме дурноты, меня же с годами мутит от дурноты. Я бесился и ревел во все горло, а запахи и той твари, и того вампира оба вошли в меня, и я поднялся, вынул оба своих топорика и побежал, крича в ничто и прорубаясь сквозь ничто. Бежал от чего-то нового, должно быть, это главная ведьма старается нанизать на иголку с ниткой за смертью смерть и сшить их воедино. Мой отец, кого я не знаю, и мой неотомщенный брат. И Мосси, и еще так много кто. Не главная ведьма, а бог загробного мира рассказывает мне о неправедно умерших, что я должен исправить, как будто это из-за меня они мертвые. Как Следопыту, что не живет ни ради кого, надзирать за таким множеством мертвых? Надо ли его винить за них за всех? Голова у меня с головою в разлад пошла, я спотыкаться стал. Леопард, вот кому надлежало бы тут быть – прямо сейчас, – чтоб вонзил я ему нож в самое сердце. Нога зацепилась за поваленное дерево, и я упал.

Когда взглянул вверх, то увидел ноги. Висевшие высоко надо мной, даже если бы я на ногах стоял. Болтающиеся ноги, белые, как каолиновый порошок, и с черными ступнями. Ребра, выпирающие из узкой груди, и подтеки черной крови, засохшей на животе. Два черных пятна там, где когда-то были соски, и кровь, что текла из них и засохла. Следы укусов по всей груди, на шее и левой щеке. Кто-то выискивал местечко понежнее, чтобы укусить. Подбородок уперся в грудь, руки разведены в стороны и привязаны лианами. Шире обычного распростертые крылья застряли в ветках и листве.

– Найка, – прошептал я.

Найка не шевельнулся. Я громче позвал его по имени. Хихиканье донеслось из кустов внизу. Я глянул в заросли, а заросли глянули на меня. Взгляд такой же, как и раньше, глаза, выпученные невесть почему – ни от восторга, ни от злобы, ни от озабоченности, ни даже от любопытства. Просто выпученные. Стал старше. Ростом повыше. Мне было заметно это лишь по глазам да по его худой, костлявой щеке. По мне, лучше бы он смеялся. По мне, лучше б он сказал: «Гляди на меня. Я твой злыдень». Или скулил бы, взывая: «Посмотри на меня, на истинную жертву твою». Он же вместо этого глядел. Наши взгляды встретились, и в его глазах я увидел мертвые глаза Мосси, глядящие в вечность и не видящие ничего. Он метнулся со своего места на травке за миг до того, как мой топорик ударил бы ему в морду. Я вломился прямо в кусты, думая, что звериный рык вылетает из чьего-то еще, а не моего рта. Ломился сквозь ветки, продирался сквозь листья, забираясь в темень кустов. Ничего. Кусающий титьки кровосос-вурдалак все еще хихикал, как младенец. Ушел.

Вверху застонал Найка. Я вышел из кустов и нарвался прямо на руку-ногу Сасабонсама, бьющую мне в лицо.