Черный парус беды

Обо всем этом я подумал, скажем так, по касательной, невнятно и неполно, поскольку в полете думать затруднительно. Выстрел еще не раздался, пуля не вылетела, юридические тонкости римского права тихо почивали в пыльных уголках памяти, но за мгновение до этого я понял, что выстрел будет, и будет он скорее всего прицельным. Поэтому я метнулся к рубке, споткнулся о некстати подвернувшийся трос и полетел… Мари летела тоже и туда же. И только капитан продолжал стоять –с автоматом, с седой гривой волос, босой, в шортах, и оттого немного нелепый, и все же непобедимый, как Фастнетский маяк. Есть такая скала и маяк такой есть возле Ирландии, волны его бьют-бьют, а ему хоть бы хны. Вот и капитан высился скалой, маяком, несокрушимый и легендарный, по крайней мере, с явной претензией на последнее. Наш стойкий оловянный солдатик. В звании майора. Пусть и в отставке.

Нехороший человек с ружьем, с головой бритой и блестящей, дернул цевье, досылая патрон.

Мне следовало поспешать. Срочно к Мари поближе. Разумеется, пуля запросто прошьет стены рубки и убьет также запросто, но все какое-никакое, а укрытие. Вот были мы, а вот нас нету. Может, и не было, а?

Я дернулся рачком-рачком и опять опоздал. Сначала не долетел, теперь не дополз. И лишь поэтому увидел, как задергался в конвульсиях «калаш», посылая пулю за пулей.

Капитан не стал размениваться на предупреждения. Типа, отвалите по-хорошему, пацаны, здоровее будете. Не такой он человек, чтобы реверансами себя утруждать и воду пулями месить.

Очередь была экономной, но эффективной. Борт катера запятнали дырки. Пошло трещинами стекло рулевой рубки.

Я был уверен, что обострившееся до невероятности зрение меня не обманывает. Почти сразу же появилось и более веское подтверждение. Катер стал уваливаться влево, и это говорило – на выбор: рулевой либо сдрейфил и крутанул штурвал, либо ранен, а то и убит.

Надо отдать должное человеку с помповиком – не стушевался. Припал на колено, приложился, выстрелил. На этот раз почти точно.

Пуля разбила фонарь. Его мы обычно зажигали по ночам вместо обычных судовых огней. В представлении капитана, они слишком быстро «съедали» аккумуляторы. А этот фонарь бы тем хорош, что яркий и «жрет мало». То есть в море, вдали от оживленных судовых путей, прекрасная замена. Зажигали мы его, понятное дело, не ради глаз услады, а в надежде, что нас не переедет какой-нибудь танкер, идущий лишь ему ведомым курсом. Обычный радар наше «судно» может и не заметить, а тут огонь, авось увидят и отвернут. Наив, естественно, если учесть, что у танкера такая инерция, что даже при «полном назад» его еще пару километров (пардон, миль, мы же в море) вперед тащить будет. Но ведь надежда всегда наивна, верно? Тут главное – верить.

Фонарь разлетелся на мелкие стекляшки. После этого кэп по идее должен был бы воскликнуть: «Ах, ты еще имущество портить!», но капитан остался глух и нем, потому как не кино это, тут в ответ стрелять надо – и побыстрее.

Что и было сделано. «Калашников» опять залихорадило. На белом-белом катере, так неосторожно подставившего борт под пули, появилась еще одна россыпь точек-дырок. Они бежали от носа к корме, и вслед за появлением последней пробоины раздался хлопок. И почти сразу же полыхнуло. Потому что топливные баки на таких катерах не бронированные. Такая досада. Или засада, это уж как угодно.

Стрелок тем временем выпустил еще две пули, являя отменную проворность. И опять промахнулся. Хотя, может, и попал, но если и так, то угодил в предметы неодушевленные, которые не могут корчиться от боли и молить о пощаде.

Языки пламени взметнулись над кормой катера.

Капитан опустил автомат и сказал, найдя меня глазами:

– Тут не стрелять, тут прыгать надо.

Рвануло. Но не сильно, будто примериваясь.

Стрелок затравленно оглянулся, отшвырнул свое ружжо и сиганул через борт в воду.

Боковым зрением я заметил какое-то мельтешение справа. Бесстрашная девушка Мари покинула ненадежное убежище за рубкой и подпрыгивала на месте, пытаясь изобразить что-то каратистское. Обычно подобная эмоциональность была ей несвойственна, но пиковые обстоятельства делали такую чрезмерность простительной.

– Merde! Merde! – выкрикивала она, как заведенная, и теперь это звучало торжествующе и где-то даже жизнерадостно.

Волосы хлестали Мари по щекам. А потом она и вовсе повела себя как девчонка с рабочей парижской окраины – взяла и оттопырила средний палец, адресуя неприличный жест тем, кто еще несколько минут назад мнил себя преследователями и загонщиками.

Теперь их впору было пожалеть, но мне не было их жалко. Совсем. Единственное, что меня занимало, это сколько человек было на катере: двое – стрелок и рулевой – или больше? Или не суть?

В этот момент рвануло по-настоящему. В воздух поднялись разновеликие обломки, помешкали немного, словно раздумывая, падать или еще полетать, и предпочли первое.

Мы смотрели, как обломки падают в океан. Как задирает изувеченную корму катер. Как он погружается, исчезает в мохнатой пене.