Чёрный снег: война и дети

Художник Татьяна Васильева

И расследование гибели двух неповторимых поэтов тоже во многом совпадает. А Рубцов Есенина, судя по рассказам, очень любил и как поэта, и как человека. Русские они были, русские насквозь, как хорошо сказал другой рубцовский однокурсник.

И всё-таки песни Рубцова звучали!

Николай Михайлович Рубцов фотографировался нечасто: не гнался он за такого рода популярностью. Выступал с чтением своих стихотворений тоже редко и, как правило, в маленьких, хорошо ему знакомых аудиториях.

Снимков его осталось немного, но вот на правом берегу Невы в библиотеке, носящей имя поэта, на стене висят фото и портрет, написанный масляными красками, вероятнее всего – тоже с фотоснимка. Те читатели, с которыми мне довелось переговорить, единодушно одобряют именно этот портрет Рубцова.

Н. М. Рубцов

На холсте он с гармонью. Но вот как он играл – сейчас сказать трудно. Дошедшие до наших дней впечатления – все одобрительные: «увлечённо», «душевно», «проникновенно»… Одно можно твёрдо сказать: Рубцов свою гармонь любил, и, наверное, сочинял постоянно напевы своих стихов.

Да, многие поэты более старшего возраста, фронтовики, тоже владели музыкальными инструментами. Это бесспорный профессионал Алексей Фатьянов, Евгений Долматовский, в какой-то степени Геннадий Шпаликов… Но вот, например, первоклассный поэт-песенник Михаил Матусовский сказал мне как-то по междугороднему телефону с сожалением: «Не музыкант я, не певец! А вам от меня добрый совет: музыку для своих песен пишите СЛОВАМИ!»

И всё-таки песни Рубцова зазвучали! Особенно хорошо они вписались в репертуар артиста театра «Родом из блокады», дипломированного музыканта (гармониста, лауреата многих конкурсов) Дмитрия Щипкова.

Николай Михайлович Рубцов (1936–1971)

Детство

Детство
Мать умерла.
Отец ушел на фронт.
Соседка злая
не дает проходу.
Я смутно помню
утро похорон
и за окошком
скудную природу.

Откуда только —

как из-под земли! —
взялись в жилье
и сумерки, и сырость…
Но вот однажды
всё переменилось,
за мной пришли,
куда-то повезли.

Я смутно помню

позднюю реку́,
огни на ней,
и скрип, и плеск парома,
и крик «Скорей!»,
потом раскаты грома
и дождь… Потом
детдом на берегу.
Вот говорят,
что скуден был паёк,
что были ночи
с холодом, с тоскою, —
я лучше помню
ивы над рекою
и запоздалый
в поле огонёк.

До слёз теперь

любимые места!
И там, в глуши,
под крышею детдома
для нас звучало,
как-то незнакомо,
нас оскорбляло
слово «сирота».

Хотя старушки

местных деревень
и впрямь на нас
так жалобно глядели,
как на сирот несчастных,
в самом деле,
но время шло,
и приближался день,
когда раздался
праведный салют,
когда прошла
военная морока,
и нам подъём
объявлен был до срока,
и все кричали:
– Гитлеру капут!

Ещё прошло

немного быстрых лет,
и стало грустно вновь:
мы уезжали!
Тогда нас всей
деревней провожали,
туман покрыл
разлуки нашей след…

Сергей Есенин

Слухи были глупы и резки:
кто такой, мол, Есенин Серёга,
сам суди: удавился с тоски
потому, что он пьянствовал много.
Да, недолго глядел он на Русь
голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была… Да не эта!
Вёрсты все потрясенной земли,
все земные святыни и узы
словно б нервной системой вошли
в своенравность есенинской музы!
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
если сам я хоть что-нибудь значу.

Тихая моя родина

В. Белову