Черный спутник (СИ)

  - Тогда не надо, - и Мора заговорил на всякий случай по-французски, - Вы желаете продолжить то, о чем просили меня?

  - Продолжай, - со своим чудовищным акцентом отвечал старик, - видишь, я даже стреножил нашего поручика. Сидит в уголочке, вяжет.

  - Теперь я еще больше вам должен. Но я постараюсь расплатиться за вашу милость...

  - Мне не нужно служить семь лет, как той твоей даме. Я выкупил тебя из острога - так это самому мне нужно было больше, чем тебе. Просто сделай то, о чем я тебя просил - и будем в расчете.

  - Я слышал, вы были больны? Как сейчас здоровье вашей светлости?

  - Светлость чуть не отдала богу душу. Да и до сих пор чертов клистир еще не разрешает мне ездить верхом, - Мора понял, что речь идет о докторе, - Ступай, Мора, и возвращайся, когда будут вести. Моя сословная гордость протестует, но я до смерти рад тебя видеть.

  - Я тоже бесконечно счастлив, что вы живы, - Мора поклонился.

  - Как лакей... - проворчал старый князь, - возьми урок у Булгакова, он кланяется как бог.

  Мора задумался - кланяются ли боги, и если да, то кому - но вслух ничего не сказал.

  Из Москвы прибыл давешний гончий - а имя его было Лев - и с присущей ему невозмутимостью назвал астрономическую цену за свои услуги.

  - Ты прежде вдвое меньше брал, - пробовал возражать Мора.

  - Прежде я бумагу возил, а теперь повезу человека, - отвечал гончий, и Море нечем было крыть.

  - Ты женился? - спросил гончего Мора.

  - Раз приехал к тебе - значит, не женился. Загадал я, что это дело будет у меня последним - а тебя, как на грех, закрыли. Я уж думал - никогда мне не завязать...

  - А как поживает почтенная госпожа Гольц?

  - Что ей сделается. Живет не тужит, старик к ней сватается богатый, а госпожа наша все перебирает - то ли старый жених, то ли молодой секретарь. А так-то все у ней по-прежнему - карты, движ барыжный, бардак новый открыла...

  - А про меня говорила что-нибудь? - спросил Мора без особой надежды.

  - Как узнала, что с тобой в Соликамск собираюсь - велела беречь тебя и обещала ноги вырвать, если что с тобой случится. А больше - ничего.

  Гончий посмотрел на Мору - большой и покатый, как валун - и во взгляде его, обычно туповатом и сонном, забрезжила ирония:

  - Может, и плачет Матрена по ночам в подушку по тебе - я того не знаю. Беречь тебя велела - как тухлое яйцо.

  Ночь обнимала своими крылами спящий город. Соловьи заливались упоительно, из раскрытого окна пахло черемухой - как у кота под хвостом. На реке сиротливо светились фонарики ночных рыболовов. В кабинете старого князя догорала одинокая свеча, бросая на стены страшные, живые тени. Князь писал письмо на листе, закрепленном на высоком пюпитре, и в черных зеркальных глазах его отражался дьявол. Свеча догорала, но и писать оставалось уже недолго.

  За спиной князя в колеблющемся свете особенно жутким казался гобелен - "Народы севера и их разнообразие". Один из персонажей гобелена вдруг отделился от стены - словно отважный эвенкский охотник решил поразмять кости - но нет, это был всего лишь молодой цыган с повязкой на лице, скрывающей рваные ноздри.

  - Еще немного, Мора, я скоро закончу, - старый князь оглянулся, тотчас забрызгал чернилами манжет и тихо выругался по-немецки.

  - Поторопитесь, скоро сменится охрана, - напомнил Мора.

  Князь наконец передал ему сложенный, запечатанный листок, на секунду задумался и неожиданно обнял Мору, прошептав:

  - С богом!

  - Не верю в бога, - отвечал Мора, сверкнув кяфирской своей улыбкой - и растворился в оконном проеме, в темном чреве сада, в соловьиной ночи.

  Старик подошел к окну, вгляделся близорукими глазами в белый сад и в черное, звездное небо. Все это было уже с ним когда-то - белый сад, небо с мерцающими созвездиями, такое же окно, в которое смотрел он на уходящего от него человека. Эпибалон эклаен, будь он проклят.

  -А что, граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью? - лукаво спросил гофмаршал Левольд голосом мягким - как пух, как соболиный мех - и сделал выразительное движение бровями. Фельдмаршал фон Мюних, дубина военная, не понял толком, то ли он жертва куртуазного флирта, то ли заговор его раскрыт и все пропало, и отвечал деревянным голосом:

  -Не помню, чтоб я когда-нибудь предпринимал что-нибудь чрезвычайное ночью, но мое правило пользоваться всяким благоприятным случаем.

  Герцог смотрел на обоих через стол и думал "Дураки оба". А дураками они оба не были, и по всему выходило, что дурак сейчас как раз герцог. Фельдмаршал отвел глаза, а Левольд, наоборот, смотрел на герцога внимательно и улыбался своей легкой, летучей, за столько лет отработанной придворной улыбкой, в призрачных ореолах свечей - как фарфоровая кукла.

  - Поздно, пора гостю и честь знать. Прощайте, ваша светлость, и прощайте, граф, - фельдмаршал, озадаченный намеками, от греха поспешил восвояси. Герцог проводил его, вернулся - Левольд сидел в кресле, играл перстнями и смотрел на него исподлобья.

  - Что это был за спектакль, Рейнгольд? - сердито спросил герцог, - Зачем тебе знать, что он делает по ночам?