Черный спутник (СИ)

  - Если Плаксин завтра не явится, придется оставить ему письмо и добираться до Вены самим, - зло сказал Мора, - Чертов Кошиц...от истории с Кошицами меня тянет блевать. Я прежде никогда не убивал - человека, верящего мне всецело. И никогда еще не был так себе противен. Это всегда так, Папи?

  - Погоди, вот старина Кошиц умрет - и будет сидеть в ногах твоей постели, и говорить с тобой, - с грустной насмешкой предсказал Рене, - каждую, каждую ночь.

  - А кто сидит на вашей постели?

  - Представь себе, он у меня всего один, человек, принявший смерть из моих рук, - отвечал Рене очень тихо, он смыл с лица краску и теперь расчесывал волосы блестящей черной щеткой, - Двенадцать остальных моих жертв убили другие руки, но, поверь, я все равно помню каждого из них. И, боюсь, - не так много времени пройдет, и все они встретят меня там, за гробом. Ты зря просил такой жизни, Мора. Не понимаю, как вообще ее можно было желать.

  - Но вы же сами, Рене...

  - Я не выбирал, быть мне отравителем или нет, - Рене отложил щетку и вновь собрал волосы в косу, - Я родился таким. Мой отец нанимал нам, троим братьям, специального учителя, как нанимают математиков и танцмейстеров. Мой отец умер от своего яда. Мой брат, Гасси, тот, что со мной на портрете - умер от яда, составленного мною. Ты спишь, Мора, и видишь сны, а я каждую ночь говорю со своим Гасси, уже тридцать лет.

  - А я теперь буду говорить с господином Кошицем, - Мора сбросил кафтан, и из кармана вывалилась газета. Мора поднял газету и заглянул в театральные новости, - На какую оперу мы отправимся в Вене, Папи? Тут две на выбор - "Жизнь во грехе" и "Альцина". Я предлагаю "Жизнь во грехе".

  - Отличная идея - встретиться со всеми в опере, в графской ложе, - оживился Рене, - ты бываешь гениален, Мора. Плаксин раздобудет нам эту ложу через своего патрона, и все наши дела в Вене завершатся одним днем. Дай мне твою газету, малыш.

  Мора протянул ему листок.

  - Конечно же, "Альцина", - с упоением выговорил Рене название оперы, - я пытался ставить Генделя у себя дома, но потерпел фиаско. А при дворе царил мой тиран Арайя, при нем я не смел и заикнуться о Генделе. Он бы год обливал меня ревнивым презрением. Конечно же, Гендель, "Альцина", милый мой Мора, я хоть увижу, какова она на самом деле...

  Рене перевернул газету, пробежал глазами международные новости.

  - Что с вами, Папи? - воскликнул Мора. Рене так сжал кулак, что с ладони закапала кровь - и алой струйкой уже лилась за манжет. Рене с ледяным и безучастным лицом отложил газету:

  - Наш русский король-олень, вернее, царь-олень принял в Петербурге вельмож, возвращенных из ссылки. Бирона и Мюниха. Если бы господа Левенвольд и Остерман не изволили в ссылке окочуриться, их бы тоже ожидало триумфальное возвращение.

  - Не грустите, Папи, - утешил его Мора, - господин Левенвольд обречен был окочуриться. Доктор с поручиком уже сговаривались дать ему по тыкве и разъехаться по домам.

  - Ты уверен? - проворчал Рене, но заметно веселее, - Обидно думать, что дюк Курляндский возвращается в свое герцогство опять в чинах и в славе, а я скитаюсь по задворкам, без имени, без титула, даже без личного врача...

  - Это без которого? Который собирался вас убить? - уточил Мора.

  Рене стер с ладони кровь, улыбнулся и вдруг скосил глаза и поднял брови, указывая Море на что-то - на гобелен на стене. Мора вгляделся - у охотника на гобелене прорезался живой блестящий глаз и вовсю таращился на гостей. Мора показал глазу кулак - глаз тут же спрятался.

  - Легко ты его, - позавидовал Рене, - а я все думал - что с ним, таким, делать? Знаешь, Мора, если тебе так уж жаль твоего Кошица - но только одного конкретного Кошица, и все - отвези ему завтра пилюлю митридата и скорми как-нибудь. Ты хитрый, ты придумаешь. Это непрофессионально и вообще фу, но если уж тебе так не хочется видеть старину Кошица всю жизнь у своих ног - я тебя понимаю. Как твой горе-учитель, могу благословить питомца на позорное деяние...

  Мора покосился на гобелен - не вернулся ли глаз - пантерой пересек комнату, склонился над креслом Рене, сгреб в охапку своего хрупкого учителя и с чувством поцеловал. Тот вывернулся из объятий и произнес с добродушной брезгливостью:

  - Вот уж не думал, сынок, что и ты - buseranti...