Черный треугольник

Ступая с шумной улицы, оглушенный стуком тележных колес и ревом автомобильных клаксонов, ты сразу попадаешь в идиллию. В парке заметно тише, только сосны шумят. Ветер путается в кронах деревьев. Пичужки скачут. И летнее солнце плескается в синей глади пруда с утками.

Мы с Сыном Степей прошли почти через весь парк, благо он невелик, и наконец отыскали закуток шахматистов. За столиками или просто на лавочках сидели оснащенные шахматными досками и вооруженные фигурами пенсионеры в соломенных шляпах, интеллигенция в очках и даже молодые работяги в кепках. Тут же почтительно присутствовали и пионеры в красных галстуках. В общем, зрелище было достаточно колоритное.

Играли здесь в том числе и на деньги, в связи с чем пару раз милиция разгоняла это стихийное сборище после жалоб проигравших на то, что их коварно обобрали, объявив неожиданный шах и мат. Но оно восставало из пепла птицей Феникс.

Мы с Сыном Степей подошли туда как раз в то время, как разгорался скандал. Возле столика, за которым резались в древнюю игру признанные авторитеты, возникли шум и суета. Объемистый дядя монументальным пузом выталкивал за пределы «ринга», то есть подальше от стола, худосочного субъекта. Еще один невысокий очкастый гражданин в фетровой шляпе содействовал «изгнанию из рая» по мере сил.

– Иди отсюда. Игру всю сбиваешь! – гудел пароходом пузан, двигаясь непреодолимо вперед и оттесняя сильно уступавшего ему в объемах и размерах бунтаря. – Подсказывать своей жене будешь!

– Но он прозевал ход! – заорал худосочный. – Он дурак!

– Дурак ‒ это ты! – заверещал гражданин в очках. – Не приходи больше!

Я присмотрелся и кинул Амбаге:

– То, что надо. Работаем.

Мы подошли к месту склоки. Я махнул милицейским удостоверением. У работающих в поле уполномоченных обычно полна коробочка так называемых документов прикрытия, чтобы не светить везде свою принадлежность к чекистам.

– Милиция, граждане! – воскликнул я. – Забираем мошенника!

– Давно пора, – послышались одобрительные крики.

Взяли мы бузотера под руки крепко. Он забился было пойманной в силки птицей. При этом продемонстрировал неожиданную для такого тщедушного тела силу – недаром же говорят, что сумасшедшие обычно чрезвычайно сильны. Но, понятно, против нас ему ничего не светило.

– Адам Исаакович? – негромко поинтересовался я.

– Да! – резко ответил парень.

– Ну вот и хорошо. Пройдемте с нами. Вы задержаны до выяснения!

– За что? Они мажут, а я виноват?!!! – крикнул на весь сквер Хомичев так, что уши заложило.

– Не беспокойтесь, – успокаивающе произнес я. – Мы лишь поговорим и отпустим.

– Поговорим, поговорим, поговорим, – забормотал математик, вдруг как-то обмякнув и будто потеряв державший его стержень.

– Когда следующее жертвоприношение? – Что-то потянуло меня за язык.

Математик кинул на меня какой-то пронзительный, наполненный болью и ожиданием взор, и забормотал:

– Как звезды сойдутся. Тогда и сила устремится к крови, а кровь к силе…

А ведь, похоже, хирург оказался прав. Это наш человек…

Глава 24

Доставили мы математика в постпредство. Пришлось сделать снизу, из комендатуры, несколько звонков, прежде чем нам позволили провести его в здание.

Я легонько подтолкнул его в спину, и он оказался в нашем кабинете. Рощин изумленно воззрился на нашу компанию, а потом спросил:

– Он?

– Тот самый, – потер я ладони. – В полной кондиции.

– Это нам сильно повезло, – удовлетворенно кивнул Поп.

Взор у математика был какой-то снулый и серый, только проскальзывали безумные искры.

– Ну присаживайтесь, сын мой. – Поп положил свою тяжелую длань на плечо Фомичева и подтолкнул к стулу у окна, закрытого прочной металлической сеткой – чтобы вниз неповадно было сигать.

Амбага, с интересом наблюдающий за происходящим, примостился на подоконнике, а я водрузился за собственный стол. И начался разговор.

Инициативу сразу же взял на себя Рощин. И начал не с обычного «назовите ваши анкетные данные», а с какого-то длинного латинского выражения. Любопытно, что математик ответил тоже на латинском. И Поп удовлетворенно кивнул:

– Основы знает. Значит, уже причастен.

– Вот и расскажи нам, как жертвы приносил, Адам Исаакович, – подал я голос. – Чего стесняться-то? Дело почетное. Показал же себя во всей красе всем чертям, а мы чем хуже? Поведай о своих достижениях. Думаю, мы оценим.

Математик с искрой интереса посмотрел на меня и совершенно спокойно произнес:

– Жертвы – единственный путь к истинной силе и сути.

– И далеко ты зашел по этому пути? – поинтересовался я почти ласково.

– Далеко… Близко… Все внутри нас… Все подчинено только нам… Боги и демоны – всего лишь мы…

Он бормотал что-то все более бессвязно. И меня сильно напрягла мысль, что он сейчас сорвется в пучину безумия.

– В Заварском недавнее убийство, – произнес я. – Твое дело?

– Все, что творится в Подлунном мире, наше дело. Ибо мы исток, начало и завершение сущего. Мы переход на новый круг.

Мне захотелось треснуть его кулаком по башке, но Рощин жестом остановил меня, попросив помолчать. Сам он только поддакивал и кивал. А речи математика становились все мутнее.