Черный треугольник

– Работаем, – хмыкнул Поп. – Еще как работаем. Только не все доработать можно.

– Ну да. А вы уверены, что рисуночки Ионы соответствуют действительности?

– Несомненно соответствуют, – заверил Поп.

– И что в них? – полюбопытствовал я.

– То самое, – улыбнулся Поп.

– Какое то самое?

– Настоящее. Большая часть подобных вещей, сведений, надписей – спекуляции, подделки, заблуждения. И в этой груде найти настоящее – как отыскать большой алмаз в породе.

– И что за алмаз мы нашли? – не отставал я.

– Кровавый.

На этом он прекратил разговор. То есть выводы свои докладывать мне, ведущему дело, не счел нужным. Раскатов предупреждал, чтобы я не давил, ничего не требовал от москвича. Надо будет – сам скажет. А так там такие уровни секретности, которых мы и не слышали.

К сожалению, эти рисунки ясности нам не прибавили. Рощин сделал с них фотокопии и отослал через правительственную почту в Москву. Ответа еще не пришло. И нам приходилось продолжать биться лбом об стенку.

Мы и бились, пытаясь найти связи математика. Где-то должны были проявиться его приятели-сатанисты. Но пока ничего не было.

Нужен был еще какой-то импульс со стороны. Мы слишком закопались в своем болоте, в котором все никак не могли нащупать кочку опоры. И вот однажды Поп, прочитав внимательно с утречка поступившую на его имя почту, щелкнул победно пальцами, а потом спросил меня:

– Были в Москве?

– Конечно. Почти год в специальном отряде ОГПУ по подавлению восстаний и выступлений.

– Ну, значит, еще раз побываете. Выезжаем завтра.

– А что там? – осторожно полюбопытствовал я.

– Кажется, наш Треугольник начертился…

Глава 26

Рощину, как секретоносителю высокой категории, было положено отдельное купе, без соседей. Я же числился как его сопровождающий. И выделили нам это самое купе быстро и дисциплинированно, благо свободные места в московском скором имелись. Но даже если бы их и не было, завидев бумаги с такими подписями, железнодорожный комендант вполне мог выкинуть в обычный вагон менее значимых для общества персон, а нас водрузить с почестями на освободившиеся места.

Глядя на уходящие назад перелески и переезды, умиротворяясь от ровного стука колес и чарующего ощущения движения за горизонт, по казавшейся бесконечной земле, я расслаблялся и ловил минуты уютной жизни. И думал о том, как это здорово – достичь в жизни комфортных высот.

Эх, сделать бы блестящую карьеру и получать бы все подобные блага по праву. Большой кабинет, престижное купе в поезде, а то и свой вагон, персональная машина, квартира с горячей водой. Рай для мальчишки, проведшего детство в палатках, окопах и военных лагерях. Ничего с собой не могу поделать, хотя понимаю, что подобный меркантильный карьеризм не красит коммуниста. Ну да, карьерист я, молодой, из ранних. И мне даже где-то на краю моей совести стыдно.

Хотя чего стыдиться? Карьеризм бывает здоровый и нездоровый. При здоровом ты лучше работаешь и двигаешься наверх. При нездоровом – ловчишь, предаешь, заискиваешь и стремительно карабкаешься по лестнице, чтобы однажды шмякнуться на мостовую. Я карьерист здоровый. Из тех, которые шагают не по головам, а по ступенькам собственных достижений.

Меня еще оправдывает, что пайки и квартиры для меня не главное, а сопутствующее. Если надо будет, опять вернусь в казарму или в полевой блиндаж. К власти я равнодушен, она меня утомляет. Тогда в чем смысл лезть наверх? Потому что сверху обзор шире. И полет свободнее – такой, что дух захватывает. Оттуда ты уже нешуточно влияешь на судьбы страны и твой вклад в общее дело куда серьезнее. Правда, и падать больнее, но тут уж как сложится. Наверху есть место лишь мастерам маневров в воздухе и переобувания в прыжке, но то дело наживное… Эх, все это грезы. Пока меня наверх никто не зовет. Но мы и здесь, в нашем курятнике, хорошо покуролесим…

Дорога занимала не один день. И хотя душа моя рвалась в бой, но после гонки последних недель отдохнуть в таких условиях было нелишне. На поездку я запасся книгами. И сейчас с огромным интересом читал новый роман Аркадия Гайдара «Школа», который оказался совсем не детским и во многом автобиографичным. Там речь шла о наивном пацане, попавшем в самое горнило Гражданской войны и в итоге пришедшего в Красную армию. Хорошо написано, с душой, и почти что про меня. Схожесть у нас в биографиях явная.

Рощин тоже читал, но до беллетристики не опускался. Он внимательно, подчеркивая интересные места карандашом, изучал Канта в подлиннике, чем вызывал мое невольное почтение.

Вот так мы и ехали – все больше читали и глазели в окно. На второй день продовольственные запасы, которые мне дала Варя, были съедены, и на остановках пришлось покупать у торговок с платформ или в вокзальных буфетах еду, а это прилично опустошало наши командировочные. Зато у нас сложился ритуал. Под звон подстаканников, подпрыгивающих на стыках рельс, за чаем и горячими пирожками мы вели степенные беседы.