Черный треугольник

У нас в постпредстве разгорелся азартный спор – как меня будут убивать. Огнестрельное оружие было на последнем месте среди способов изжить со света уполномоченного Большакова. Рассматривалось два основных варианта – скальпелем по горлу и яд.

Когда я увидел пирожные, то понял, что убийца все же решил попробовать себя в роли отравителя. Пришлось рискнуть, запихав в рот кондитерское изделие, а потом ползать по полу и подбирать тарелку, чтобы выплюнуть изо рта всякую дрянь, притом незаметно, да еще спрятать. Ловкость рук – меня еще отец от скуки всяким фокусам в детстве учил, теперь вот пригодилось. И сработало. Главное, яда я сумел не наесться, хотя имелся определенный риск, что достаточно только лизнуть пироженку – и вот он, каюк во всей красе. Ну тогда бы за меня отомстила группа прикрытия, сидящая в соседнем здании.

Увидев, что я не только жив, но и целюсь в него из револьвера, Яцковский посмотрел на меня не столько испуганно, сколько озадаченно. И не сдвинулся с места.

Я встал на ноги и гаркнул:

– Руки поднять! К стене!

– Не будьте идиотом, Александр Сергеевич! – змеино улыбнувшись, произнес хирург, и его рука нырнула в карман пиджака. В свете тусклой электрической лампочки блеснуло длинное узкое лезвие ножа.

Нож – это запасной вариант на случай, если жертва утратила аппетит и не станет есть отравленные пирожные. В руках опытного хирурга любое колюще-режущее оружие пострашнее винтовки будет. Что делать, если он сейчас кинется с этим ножом на меня? Он же нам живым нужен… Я прикинул, как ударом ноги сбить его с ног на подходе. Должно сработать с учетом моего явного превосходства в живом весе и молодой богатырской силушке.

– Забавно, – улыбнулся я в ответ своей широкой и, как говорят, глуповатой улыбкой. – Немножко картинно… Только фокус, как в Нижнереченске, когда вы бойца ОГПУ и старого Агафонова порешили, со мной не пройдет. Кстати, как вы к ним подобрались?

– А вот это ты, пес смердящий, чекистская тухлятина, никогда не узнаешь! – Лицо Яцковского исказила судорожная гримаса. Он не говорил, а как-то сдавленно хрипел, ошпарив меня взглядом, полным такой ненависти, что, будь на моем месте натура впечатлительная, так и в обморок грохнуться можно.

Но в обморок я грохаться не стал. Просто произнес строго и категорично:

– Не дури, Вениамин Ираклиевич. Пуля, она все одно быстрее ножа.

– Зато нож надежнее. – После этих слов Яцковский рассмеялся каким-то нездешним, потусторонним смехом.

А потом… Потом случилось невообразимое. Кидаться он на меня не стал, равно как и метать нож. Он просто взял рукоятку обоими руками и вонзил острие себе в живот. Потом упал на колени. И рухнул лицом в пол, так что распластался всем весом на лезвии.

Я подскочил к нему, впрочем, не теряя головы и допуская, что это может быть только фокус, на который он меня хочет подловить. Толкнул его ногой, переворачивая на спину… Нет, все по-настоящему – и торчащая из живота рукоятка ножа, сделанная из кости какого-то животного, и пропитывающая одежду кровь. Иллюзий у меня не было. Если Яцковский решил покончить жизнь самоубийством, то, с учетом высокой профессиональной квалификации, его уже не спасти.

По телу хирурга прокатилась дрожь, жизнь неумолимо утекала из него. Он не издал ни единого стона. Глядя в потолок мутнеющим взором, нашел в себе силы и прошипел:

– Жизнь конечна. Смерть – вечна…

Глава 35

Варя стояла посреди нашей комнаты. И ее трясло мелкой дрожью. Она все время оглядывалась, будто пытаясь рассмотреть на полу и стенах потеки крови, которая, впрочем, давно мной стерта и замыта. Но ведь еще недавно кровь в ее родном доме, в котором она ощущала себя защищенной от всяческих опасностей внешнего мира, была! Позавчера в ее доме разыгрался кошмар.

Конечно, мне пришлось ей рассказать о произошедшем, не вдаваясь в лишние подробности и сглаживая углы. Она сперва вообще не могла осознать, что же произошло, только трясла головой. И я боялся, что она сорвется в истерику. Но нашла в себе силы собраться.

– Что творится, Саша?! Как ты мог?! В наш дом… Я прошу… Нет, я требую объяснений! – смотрела она на меня яростно, будто примериваясь вырвать тайну произошедшего из моей груди, как сердце у Данко.

Потом Варя разрыдалась. Плакала она не то чтобы долго, но обильно и искренне. А затем вцепилась в меня, обняла сильно, не по-женски.

– Ты чуть не погиб!

– Чуть не считается.

– А доктор… Это же я вас столкнула. Ты меня попросил, а я, дура… Ну зачем ты так, Саша?

– Тебе жалко Яцковского? – спросил я, отстранившись от жены и глядя на ее заплаканное лицо.

– Он был большой хирург. И он всю свою жизнь спасал чужие жизни.

– И отнимал. Когда-нибудь я расскажу тебе все. Но не сейчас. А сейчас просто поверь мне – он зверь! И он пришел меня убивать!

Варя снова прижалась ко мне.