Черта

Конечно, нельзя исключить, что задумывалась военная реформа с самыми благими намерениями, и только позднее, в условиях менявшихся обстоятельств и приоритетов государственной власти, ее характер изменился самым серьезным образом. В тексте указа, например, Николай I излагал свой мотив следующим образом: «Считая справедливым, чтобы рекрутская повинность к облегчению Наших верноподданных уравнена была для всех состояний…» Другой, не менее важный мотив звучал и в конце: «Мы уверены, что образование и способности, кои приобретут они в военной службе, по возвращении их из оной, после выслуги узаконенных лет, сообщатся их семействам, для вящей пользы и лучшего успеха в их оседлости и домашнем хозяйстве».

Можно спорить, с чем мы здесь имеем дело – с несбывшимися надеждами императора или с типичной для единоличной власти попыткой скрыть истинные намерения патерналистскими заявлениями. В любом случае повинность, наложенная на еврейские семьи и общины, приводила к неисчислимым трагедиям, бедствиям и страданиям, а возможность возвращения домой большого числа живых и здоровых солдат после 25 лет службы, полной тягот и опасностей, представляется все же умозрительной.

Справедливости ради следует отметить, что и для других народов и состояний империи, не имевших возможности откупа, рекрутчина была тяжкой и жестокой повинностью. Но и здесь евреям, что называется, доставалось сильнее остальных.

Вместе с указом был введен в действие «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев», параграфы которого описывали порядок набора, особенности принятия присяги и дальнейшего прохождения службы. Среди этих особенностей – учет еврейских рекрутов отдельно от всего населения губерний, повышенная норма набора, пониженный возрастной ценз: от 12 до 25 лет вместо 18–35, как для остального населения. При этом 12-летним детям начинали отсчитывать четвертьвековой срок службы лишь в 18 лет, и это означало, что забирали их из дома практически навсегда. Именно этим, а также насильственным характером изъятия детей из семей объяснялись трагические сцены проводов кантонистов, описанные в мемуарах.

В воспоминаниях кантониста Архангельского полубатальона Израиля Ицковича рассказывается, как во время утренней молитвы к ним в квартиру ворвались трое ловчих (хаперс)[63], схватили его и унесли в дом, где было еще несколько несчастных детей. В этом доме их продержали несколько недель, после чего привезли в присутствие, где остригли и побрили. Мальчиков, негодных к воинской службе, при отборе не обнаружилось, поскольку все чиновники были подкуплены сдатчиками. Далее Ицкович свидетельствует: «Весь город провожал нас. Рыдания, вопли; в воздухе стоял гул; кажется, от душу раздирающих криков земля дрожала. Отъехали 2-3 версты; был еще слышен плач родных».

В документах мальчика было отмечено, что он достиг установленного уставом 12-летнего возраста, но при такой системе насильственного изъятия (фактически похищения) в колоннах уводимых в армию подростков оказывались даже дети, не достигшие 10 лет. Рассказывая о шестимесячном переходе от Полоцка до Архангельска, Ицкович пишет: «Дорогой дети мерли как мухи, их били и мучили; они болели и умирали, своими трупиками усеяли дорогу доброго старого времени».

Таков был взгляд изнутри этой трагической колонны. А самое известное свидетельство того, как это выглядело со стороны, оставил Александр Герцен, описавший в «Былом и думах» случившуюся у него в 1835 году в районе Перми встречу с офицером, сопровождавшим кантонистов.

«Привели малюток и построили в правильный фронт. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал – бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати еще кое-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст. Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без ухода, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу».

Надо понимать: Герцен встретил этот этап кантонистов более чем в тысяче километров от Черты, и путь этот дети проделали пешком.

Известный еврейский историк, участник палестинофильского движения Саул Гинзбург назвал свою работу о кантонистах «Мученики-дети» – тот случай, когда название говорит само за себя. Но очевидно, что никакие психологические нюансы и, более того, демографические потери не смущали чиновников Николая I, именно таким образом организовавших набор кантонистов. Чем же в таком случае они руководствовались?