Чертополох и терн. Возрождение веры

Бодо Бринкманн, один из лучших толкователей Бальдунга, отсылает зрителя к феномену «кунсткамеры», вошедшей в то время в моду коллекции курьезов. Но то, что курьез для жизни города, освященного христианским собором, есть реальность для собора-леса. Все, кто окружает Бальдунга, каждый на свой лад, пытаются обновить веру, поменять идеологию общества – и любое из этих усилий можно отнести к курьезам. Своего рода курьезом является германский патриотизм: в нем объединяются сословные бунты (крестьян и рыцарей против княжеского произвола) и национальные восстания (против империи). Ханс Мюллер поднимает крестьянское восстание и в 1525 г. даже захватывает Фрайбург; городское самоуправление в этот краткий миг торжества восстания создает Христианский союз; Ульрих фон Гуттен принимает участие в рыцарском восстании Франца фон Зиккингена, неуспешном; Мартин Буцер готовит объединенную церковь Реформаторов, старается примирить Цвингли и Лютера, противостоя Риму; его сподвижник Капито некоторое время укрывает у себя еретика Сервета, за которым охотится Кальвин; сам Сервет в эти годы работает над главным трудом «Восстановление христианства». Истовые курьезы современников (и как иначе определить эти самоубийственные действия) формируют задачу художника, рядом с Бальдунгом десятки страстных проповедников сопротивления.

Бодо Бринкманн пишет о влиянии идей проповедника Иоганна Гейлера фон Кайзерсберга, речи последнего – страсбургский вариант проповедей Савонаролы. И хотя Гейлер умирает уже в 1510 г., пафос обличений запомнился, взывает к воплощению.

Сопротивление – ключевое слово к пониманию Бальдунга; в диалоге «Арминий» Гуттен представляет загробный суд, на котором сравнивают Сципиона, Ганнибала и Александра: кто из них лучший полководец. Лучшим признан Арминий, германский вождь, сопротивлявшийся Риму. Во все века германское самосознание противостоит латинскому диктату, к теме Тевтобургского леса и Арминия в XIX в. обратился драматург Клейст; в XVI в. про это писал Гуттен, и когда Бальдунг рисует Шварцвальдский лес, он имеет в виду и лес Тевтобургский. Так различные формы оппозиции Риму: как символу империи, как символу церковной догмы, как символу итальянской эстетики – сливаются воедино в образе леса. Когда Бальдунг вызывает из Черного леса ведьм, он вызывает не просто «нечистую силу», обличенную проповедниками, но сивилл, предсказывающих падение Рима (во всех трех, актуальных для Бальдунга, ипостасях). Германская прорицательница (Рабле именует ее сивиллой и ведьмой) Велледа, та, что описана Тацитом, готовила восстание батавов Юлия Цивилиса (70 г. н. э.). И рядом с манящими сладострастными ведьмами Бальдунга изображены их сестры, грозные ведьмы-сивиллы, напоминающие Велледу.

Вышесказанное не должно представить Бальдунга Грина как лесного партизана, противостоящего эстетике кватроченто; его оппозиция гораздо тоньше, это сложная рефлексия.

Ueli Dill (Ульрих Дилл) в работе «Ingenoisa manus» рассказывает о фрайбургском периоде Бальдунга, восстанавливая события по эпиграммам Бонифация Амербаха, юриста и базельского издателя. Амербах в 1514–1519 гг. жил во Фрайбурге и составлял эпиграммы на греческий манер, посвящая четверостишия портретам и моделям. Бальдунг в то время пишет алтарь в соборе, одновременно включен в университетский круг. Старший брат Каспар и кузен Пий Иероним – профессора во Фрайбургском университете. Дядя художника, Иероним, состоит при императорском дворе, но одновременно является членом Коллегии поэтов (Collegium poetarum et mathematicorum) Конрада Цельтиса. Если верить Кристиану Мюллеру (на него ссылается Дилл), Амербах в июле 1536 г. вызывает Бальдунга из Страсбурга в Базель, чтобы рисовать мертвого Эразма Роттердамского. В 1518 г. Бальдунг рисует портрет Филиппа Войта, ученика Эразма. Иными словами, связь художника с «новым апостолом» Конрадом Цельтисом и с великим Эразмом, пусть и опосредованно, несомненна. Атмосфера фрайбургского кружка располагает к вольнодумству – но не к деятельности заговорщиков; Дилл цитирует письмо Войта к Амербаху: «…шлю пожелания удачи из пьяного Фрайбурга; ибо, когда я пишу это письмо в свете лампы, мы сидим, как всегда, рядом с чашами, возбужденные и пьяные». Шутливость Бальдунга (он участник бдений) получает дополнительное объяснение.

Амербах в одной из эпиграмм именует Бальдунга «вторым Апеллесом», авторитет художника среди интеллектуалов (отнюдь не карбонариев) высок; тому причиной не только вольнодумство, но эрудиция и мастерство. Время, проведенное в кругу фрайбургских школяров, дает повод утверждать, что художник составил круг заказчиков из гуманитариев. Поиск клиентов – этим всю жизнь занимался Гольбейн – Бальдунгу чужд, он не стал портретистом. Творчество не пострадало от прихоти клиентов; силы не истрачены на амбиции королей, как произошло с Альтдорфером, Дюрером, Гольбейном. Атмосфера университета пригодилась для иного.