Чёртов палец

— Господа, — прервал общее молчание Блинов, — не будем учинять афинскую ночь в этой скромной обители князя. Хозяйка вот сердится… Пора и честь знать.

Навроцкий поднялся наверх и постучал в комнату Лотты.

— Я уже сплю, — послышался из-за двери её голос.

— Не сердись. Покойной ночи! — сказал он и вернулся вниз.

Ночью, сквозь сон, Лотта слышала какой-то шум, а когда утром проснулась и спустилась в столовую, на даче уже никого не было. Неподалёку от дома, у кромки дороги, стоял чёрный автомобиль, в котором сидел какой-то мужчина и смотрел, как показалось Лотте, в её сторону, но разглядеть незнакомца она не смогла из-за полей шляпы, затенявших ему лицо. Она ушла в кухню, и когда спустя минуту-другую снова выглянула в окно, от автомобиля на дороге осталось лишь тёмное облачко из пыли и копоти.

Навроцкий вернулся из города рано, уже к обеду. В Петербурге он заехал на Садовую в магазин писчебумажных принадлежностей Рапопорта и купил там высшего сорта бумагу для акварелей. Вручая её Лотте, он в шутку сделал виноватый вид.

— Знает кот, чью котлету слопал, — улыбнулась Лотта.

— Знает кошка, чьё мясо съела, — поправил Навроцкий смеясь.

От него Лотта узнала, что ночью Блинов и Кормилин повздорили из-за Зины, которая делала авансы обоим. Оставаться всем вместе на даче было невозможно, и Навроцкому пришлось, урезонив мужчин, отвезти на рассвете всю компанию в Петербург.

День выдался ведренный, умеренно жаркий, без ветра. Казалось, лето незаметно подкралось в короткие предутренние часы и вернуло себе утраченную накануне территорию. До самого позднего вечера они были вместе: гуляли, купались, катались на велосипедах и фотографировались. Вечером Навроцкий сыграл на пианино несколько импровизаций, спокойных и светлых, как прошедший день, а Лотта слушала его и осторожными, неспешными мазками наносила водяные краски на лист подаренной им бумаги. Когда она уходила к себе, он взял её за руку и обещал не отлучаться в Петербург слишком часто и не оставаться там ночевать, и его обещания показались ей лучшим завершением этого чудесного дня.

Глава двадцатая

1

Между тем молодой дамой с театральным биноклем, обратившей на себя внимание Лотты, была не кто иная, как Анна Федоровна Ветлугина. Наблюдая публику в партере и увидав там Навроцкого, она с интересом стала рассматривать его спутницу, и, когда та на мгновение повернулась к ней лицом, сердце Анны Федоровны забилось так часто, что ей едва не сделалось дурно.

— Не может быть! — воскликнула она невольно.

В двух соседних ложах несколько голов повернулись в её сторону.

— Простите, что именно не может быть? — спросил сопровождавший княжну тщательно выбритый молодой человек с хорошими манерами.

— Ничего, Серж… — рассеянно отвечала Анна Федоровна. — Мне только показалось…

Сославшись на неважное самочувствие, она попросила поскорее отвезти её домой, что Серж немедленно и исполнил. Дома она заперлась в своих комнатах и никого не желала видеть. Настроение духа было у неё прескверное. Она принималась за чтение, раскладывала пасьянс, спускалась в пустую гостиную и садилась за рояль, но ничего не помогало. Мысли её вновь и вновь возвращались в освещённый электрическими люстрами театр, она отчётливо видела случайно брошенный на неё взгляд прелестной молодой особы, сидевшей в партере подле Навроцкого, и её охватывал озноб. Вот-вот, казалось, нервы её не выдержат и она разревётся белугой, но каждый раз, сделав над собой усилие, она брала себя в руки. К ночи душевное страдание вконец её утомило, она почувствовала недомогание и, повалившись на кровать, зарылась головой в подушки…