Честь мундира. Записки полковника

Гартин встретил меня болезненной улыбкой – он был бледен, как кочан мороженной капусты, голова его была забинтована. Он жадно слушал мой рассказ о новостях в Москве, в Минобороны. Я принес ему приятную весть: когда Грачев узнал, что на начальника группы его референтов было совершено нападение, он решил наградить его пистолетом – приказ уже готовится. Но надо после выписки из госпиталя получить справку в милиции.

На эту мою новость Гартин отреагировал лишь какой-то брезгливой ухмылкой.

– Ты про Юрку моего ничего не знаешь? – тихо спросил он и приподнялся с подушки.

– Все в порядке, все в порядке, – тут же забубнил я, строго следуя инструктажу Веры Алексеевны.

То была святая ложь. Где сын Гартина и что с ним, я не знал. Лишь через три недели Вера Алексеевна сообщила мне, что Юрий вместе с Руцким был арестован в Белом доме и находится в тюрьме.

* * *

Гартина выписали из госпиталя в конце ноября, а в начале декабря он вышел на службу. Однажды вечером, во время наших тайных посиделок в кабинете, он признался мне, что Юрий арестован и сидит в тюрьме вместе с другими защитниками Белого дома. Я как мог успокаивал Гартина, убеждал его, что Юрию большой срок не дадут, что он обязательно скоро выйдет на свободу. Он вроде слушал меня, кивал, но по глазам его было видно, что Гартин думает о чем-то другом…

Вскоре в большом зале Минобороны нам читали приказ Грачева о поощрении лучших офицеров, славно потрудившихся в уходящем 1993 году. Некоторые получали ордена за образцовое выполнение задач по установлению конституционного порядка в Москве. По кабинетам ходил слух, что зам Граче-ва – генерал-полковник Георгий Кондратьев, отказался получать Золотую Звезду Героя Российской Федерации. В представлении Кондратьева к этой награде было записано – «за храбрость и мужественные действия, связанные с большим личным риском для жизни при проведении спецоперации». Офицеры нашего «Арбатского военного округа» из уст в уста восхищенно передавали слова, сказанные Кондратьевым Грачеву:

– Паша, такую награду дают за подвиг, а не за расстрел народных избранников.

Полковник Гартин восхищался поступком Кондратьева и даже подумывал – не отказаться ли и ему от наградного пистолета, который уже значился в приказе министра?

– У меня смятение чувств, – говорил он мне, – я ведь ничего героического такого не сделал…

– Но и преступного тоже, – пытался успокоить его я, – ты ведь не участвовал в образцово-показательном расстреле Верховного Совета. Зато чуть не стал инвалидом гражданской войны в центре Москвы. Ну а дальше еще неизвестно, как жизнь пойдет. Может, еще не раз придется защищать и себя, и Веру Алексеевну от нападений таких же разбойников, как тогда, у входа в Минобороны…

Кажется, я его убедил.

Гартин на том же торжественном собрании из рук министра получил наградной пистолет. Когда Петр Петрович под аплодисменты сослуживцев шел от сцены к своему месту, я услышал за спиной негромкий и ехидный голос подполковника Мамлыги:

– Из такого пистолета застрелиться хорошо… Калибр маленький…

Я до сих пор помню те его слова.

В тот же день, не сказав мне о своем решении ни слова, Гартин отнес в приемную министра обороны рапорт с просьбой уволить его со службы. Я узнал об этом лишь поздно вечером, когда Петр Петрович зашел ко мне в кабинет с рапортом и, положив листок передо мной на стол, сказал:

– Все, ухожу.

Я быстро пробежал глазами по рапорту, в левом верхнем углу которого хорошо знакомым мне грачевским почерком было коряво написано: «Согласен. Уволить в связи с оргштатными мероприятиями».

Я был ошеломлен так, что в первую минуту не мог вымолвить и слова.

– Да-да, я ухожу, – еще раз сказал Гартин, закуривая, – все твои вопросы абсолютно бесполезны. Все уже решено. И не вздумай меня отговаривать. У тебя водка есть?

Я молча достал из сейфа недопитую бутылку дагестанского коньяка и наполнил две замызганных рюмки. Закуски не было. Гартин выпил, встал, подошел к подоконнику, на котором еще с осени стоял треснувший графин с гроздью пыльных ягод рябины на сухой ветке. Он сорвал несколько ягод, закусил ими, и, глядя в окно, сказал мне:

– Ты, конечно, хочешь знать, почему я все это сделал и что мне сказал Грачев. Так вот, отвечаю с конца: Грачев был очень удивлен и сказал мне, что я дурак. И только тогда, когда я ему честно, в глаза ответил, что не могу служить в армии, которая стреляет в свой народ… В моего сына стреляла… Нет, я не могу служить в такой армии.

– Армия стреляла не в народ! – рявкнул на меня Грачев, – армия стреляла в преступников! Мы выполняли приказ президента!

– Ну и что ты ему ответил? – спросил я.

– Я ответил, что приказ Ельцина был преступным.

– А он?

– А он сказал мне, что если военный человек сомневается в приказах президента-Верховного главнокомандующего и начинает обсуждать их, то это уже не военный человек, а тряпка… Потом подписал мой рапорт, швырнул его мне и даже руку на прощанье не подал… А когда я уже выходил из его кабинета, он сказал мне: «В Афгане ты другим был, замполит»… А я – ему: «Вы тоже были другим».