Честь мундира. Записки полковника

В тот день Гартин сообщил мне, что на двери его квартиры кто-то большими черными буквами написал «Смерть убийце!». А Вера Алексеевна хваталась за сердце и спрашивала: «Петя, это страшно. Может, обменяем квартиру?».

10

Прилетев в Москву с Новой Земли, я в тот же день позвонил полковникам Хрулеву и Очерету. Мы вместе года три служили в группе референтов министра, а Гартин был нашим начальником.

Приближался девятый день после смерти Петра Петровича. Мы договорились съездить к нему на Троекуровское кладбище. Поминки устраивать было некому: Вера Алексеевна лежала в больнице, дочка Гартина после похорон улетела к семье в Финляндию, а сын Юрий был в очередном, как сказал Очерет, «коммунистическом запое».

Приехав на кладбище, мы положили три букета гвоздик на могилу Петра Петровича. Его добролицый портрет в парадной форме еле выглядывал из-за холма венков. На алой ленте самого большого и дорогого пестрели белые буквы «От министра обороны Росс…». Под свежим деревянным крестом мы помянули полковника горькой водкой. А затем взяли такси и рванули на Никитский бульвар, к старинному дому, в подвале которого был невероятно уютный полумрачный бар, – в нем во время службы в Минобороны мы душевно сиживали вечерком по пятницам. Я несколько раз по пути с кладбища в бар порывался узнать у Хрулева и Очерета о причинах самоубийства Гартина, но они, будто сговорившись, опасливо талдычили:

– Не сейчас. Это особая история.

По дороге к Никитскому бульвару я все же узнал, что Хрулев и Очерет были в гостях у Гартина за несколько дней до его смерти.

В баре мы уселись за свой любимый стол в самом углу и заказали выпить-закусить. И снова помянули Петра Петровича. Тут я не оставил своих намерений напористо выпытать у моих собеседников хоть что-то о причинах и обстоятельствах смерти Петра Петровича. Первым начал «колоться» Хрулев:

– Начнем с того, – говорил он, – что Петр Петрович пригласил нас к себе на дачу. Стол был накрыт к нашему приезду и шашлыки на мангале уже дозревали. Сели, выпили по первой, по второй, по третьей… Гартин стал читать нам очередную главу из своей будущей книги. Мы с Очеретом высказывали свои замечания, Петрович делал какие-то пометки на полях рукописи. Слушали, пили, закусывали. Тут подъехал Юрий с другом… Как же его звали? Какое-то экзотичное имя у него было…

– Мэлс. Мэлс его звали, – откликнулся Очерет, – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин… Ну в общем, от глубоко коммунистических родителей он произошел…

Хрулев продолжил:

– Да-да, Мэлс. Такой же «рэволюционэр», как и Юрий. Петрович пригласил их за стол. Они сели. Мы с ними хорошенько еще добавили… А потом началось… Кстати, с чего все началось?

Хрулев вопросительно взглянул на Очерета.

– А началось все с того, что Юрий поздравил нас с днем защитника Отечества. И что-то там сказал еще про Российскую армию…

Хрулев перебил Очерета:

– Да-да, а этот сучонок Мэлс с крысиными глазками еще и добавил: «Которая первую свою героическую победу добыла, расстреляв Верховный Совет в октябре 93-го года»… Я тогда еле сдержался, чтобы этому крысенку табло не помять.

Очерет продолжал:

– Ну, Петрович, конечно, был ошарашен таким поворотом беседы и попросил Мэлса сменить тему. Но тот продолжал гнуть свое.

Тут уже Юрий завелся:

– Отец, но разве Мэлс неправду говорит? Я тоже так думаю! Ты же сам всю жизнь учил меня быть честным.

Гридин-старший с трудом нашелся, что ответить сыну:

– Да, я учил тебя и честным быть, и правду говорить. Но все это должно быть уместным.

Юрий огрызался:

– Быть честным и говорить правду всегда уместно. А разве неправда, что армия в 91-м не сумела спасти Союз? А советские офицеры поступили, как трусливые предатели? Разве это неправда?

Судя по детальному рассказу Хмелева и Очерета, дальнейшее течение беседы на даче было таким.

– Неправда, Юрий, неправда, – строго и решительно ответил сыну Петрович.

– Это ваше заблуждение, – поддержал Гартина-старшего Хрулев. – Вам, маладой челаэк, надо бы поосторожнее на поворотах!…

Очерет подкрепил Хмелева с фланга:

– Мы Советский Союз не предавали…

– Если бы вы, господа офицеры, не предали Советский Союз, то он и сегодня был бы жив, – злорадно воскликнул Мэлс.

Юрий тут же поддержал его:

– Да-да-да! Это правда, которую вы боитесь признать! И факт остается фактом – вы нарушили присягу! Вы отступили от своей клятвы!

У Гартина-старшего в ту минуту был такой вид, словно его хватил инфаркт, – он сидел за столом, закрыв глаза и не шевелясь. Хрулев и Очерет поглядывали на Юрия и Мэлса лютыми глазами Отелло, готовящегося задушить Дездемону.

– Товарищи, товарищи, давайте успокоимся, прошу вас, – тихо сказал Петр Петрович, – разговор наш очень серьезный. В таком разговоре нужны не эмоции, а факты. И Юрий, и Мэлс предъявляют нам самое страшное обвинение, которое можно предъявить офицерам – измена присяге.